Тёмные Воды. Зимний апокалипсис

Глава вторая

В Поляны я доехал по проложенной колее без приключений, если не считать таковыми то, что в нескольких местах ветер разметал сугробы, засыпал дорогу, и мне пришлось преодолевать снежные заносы. В остальном ничего особенного в пути не случилось. Утром, когда уже взошло наше маленькое солнышко, я приехал домой.

Меня встретила Алёна. На мой молчаливый вопрос она коротко показала на комнату, где мы ютились с Томкой. Я зашёл и обомлел: моя жена Тома сидела на кровати, а рядом, за столом, сидела женщина, очень похожая на мою маму тех времён, когда я ходил в школу. Увидев меня, обе вскочили. Томка заулыбалась и бросилась мне на шею с поцелуями. Потом, застеснявшись, отошла в сторону, пропуская ко мне маму. Та сделала шаг навстречу и сказала с улыбкой:

— Генкин, подь… ну чего ты стоишь? Иди ко мне, — и протянула вперёд руки.

Я почувствовал себя первоклассником, который идёт в школу с мамкой за ручку. «Генкин» — это мама меня так называла лет до двенадцати. Когда она умерла от рака, мне было девятнадцать. Я тогда служил срочную, пришла телеграмма и мне дали неделю отпуска. А живой я её в последний раз видел годом раньше, когда она приезжала на присягу. И вот теперь, спустя десятилетия, она снова рядом. Нахлынула такая волна эмоций, что я не удержался и заплакал. Бросился к ней, обнял, а она ткнулась лицом мне в плечо, и рубашка тут же стала мокрой.

— Вот и повидались, Генкин… — прошептала мне она и, схватив меня за руку, вложила туда какой-то предмет. — Светлой стороной к телу, — шепнула, — это оберег, настоящий, верь мне…

Затем она отодвинулась от меня на расстояние вытянутой руки, схватила за плечи и заглянула в глаза.

— Какой ты стал, Генкин… какой взрослый. Береги себя, родной, и жену свою береги, она у тебя хорошая девочка.

Затем она приблизила губы к моему уху и прошептала:

— Генкин, запомни: чтобы возродиться, нужно умереть…

Это были её последние слова. Она словно растворилась в воздухе. Томка так и осталась стоять с разинутым ртом, а я тихонько завыл, не контролируя себя.

Когда эмоции отпустили, я посмотрел на предмет, который она мне дала. Это была такая же «пуговица», как у Юхыма и Иваныча, одна сторона её светилась. Я прижал её этой стороной к обмороженной ладони и буквально почувствовал входящее в меня тепло.

«Она меня, вроде как подзаряжает, это я тебе потом объясню», — вспомнил я слова Иваныча. «Так и не объяснил», — с досадой подумал я.

— Генка, что это было? — спросила ошарашенная Томка.

Я молча посмотрел на неё.

— Это правда была твоя мать?

— Да, Тома, это моя мама.

— Так она же умерла… разве нет?

— Да, она очень давно умерла.

— А как же? Может, это мошенница какая-нибудь?

Я нежно посмотрел на свою жену.

— Да, Тома. Сейчас в мире жуликам самое раздолье. Особенно у нас тут — они все сюда так и рвутся.

Она засмеялась.

— Тогда я ничего не понимаю. Возникла из неоткуда, но мы хоть этого не видели… можно было бы подумать, что вошла с улицы. А пропала буквально на глазах.

Она прижалась ко мне.

— И такая молодая. Она же моложе тебя.

— Да, такой она была лет тридцать назад.

— Так она из прошлого, что ли? — догадалась Томка. — Ты знаешь, после всего, что произошло, я уже ничему не удивлюсь.

— Ты знаешь, Тома… — сказал я. — Давай-ка присядем. Мне, пока я туда ехал, Иваныч привиделся, и он прямо сказал, чтобы я возвращался, и сказал, что нас ждут встречи с умершими. А скоро Витя меня догнал…

— А как он тебе привиделся? — спросила Томка.

— Сон я увидел. Но ты знаешь, такой отчётливый, как будто наяву. И главное — амулет остался.

— Какой амулет?

— Да вот такой же, анх, — я разжал ладонь и показал Томке «пуговицу», которую получил от мамы. — Я его Вите оставил…

— А почему ты думаешь, что это амулет?

— А вот попробуй, — сказал я и повесил амулет Томке на шею. — Светлой стороной к телу, — повторил я мамины слова.

Томка прислушалась к своим ощущениям и на лице появилось удивление.

— Да… — сказала она. — Прямо энергетик какой-то.

Она сняла амулет.

— Боюсь, — сказала она. — Мало ли что мёртвые принесут.

Я задумался. Томка сказала «мёртвые», имея в виду мою маму. Но ведь первый амулет я получил от Иваныча. Он ещё сказал, что сам стал частью каких-то вод — чёрных или тёмных, как он это назвал?

— Чертовщина какая-то… — пробормотал я.

— Что? — переспросила Томка.

— Да вот, ты сказала — «мёртвые».

— Ну да, Ген. Мама же твоя умерла… ты прости, если обидела.

— Да нет, не обидела, — я обнял её за плечи. — Смотри: мама отдала мне амулет и исчезла. Иваныч тоже отдал и исчез. Несколько дней назад Иваныч сидел с нами за столом, анекдоты травил… Может быть, эта штука помогает мёртвым быть с нами рядом, а?

— Ты хочешь сказать… — Томка прищурилась и посмотрела на меня.

— Ну да — энергетик. Ты сказала энергетик, как это точно! Он даёт жизненную силу…

— И? Чего ты так возбудился?

— Ты знаешь, Тома, я подумал… Стас, Зоя, — я посмотрел на неё.

— Да ты что! — возмутилась Томка. — Ну ты представь себя на месте Стаса. Да он с ума сойдёт!

Я молчал и смотрел на неё.

— Генка, ну ты подумай: жена на батарейках, да это же…

Она была права. Я посмотрел на амулет.

— Тогда зачем он нам?

— Ну мало ли… — сказала Тома. — Больному помочь, замерзающего согреть… но не мёртвых оживлять, это уж точно.

— Ладно, — согласился я. — Оставим мёртвых в покое.

«И всё-таки соблазнительно», — подумал я, убирая амулет в тумбочку. Тут ещё одна мысль пришла мне в голову:

— Тома, а ты помнишь, как Стас рассказывал, что встретил Игоря в библиотеке?

Она смотрела на меня.

— Иваныч сказал, что сначала мы начинаем видеть друг друга сквозь пространство… А ещё помнишь? — когда вы ездили в Гавриловку, на пути…

Томка меня перебила:

— Зойкины родители!

— Да. Я тогда не поверил… а теперь вот мама…

— Что ещё Иваныч сказал?

— Он сказал, что скоро это всё станет частью нашего мира. Что Немезида взволновала какую-то среду, которая посылает к нам богов и героев…

Виктор Сергеевич Малой

Трактор сломался километрах в пятидесяти от места — похоже, металл не выдержал мороза и лопнул от деформаций. До этого места я добирался больше суток после того, как Генка уехал в Поляны.

Поняв, что трактору конец, я выбрался из него и стал пробиваться вперёд сквозь метровые сугробы. Я был одет в тулуп, и в «полярный» комбинезон. Стас уверял, что этот комбинезон должен был выдерживать минимум сотню градусов мороза, и, кажется, он этот прогноз оправдывал.

Я неплохо ориентировался на местности, а на карте замёрзшее озеро, было обозначено кружком. Правда, карту я забыл в тракторе, но она была в моей голове: в каждый момент я хорошо понимал, где нахожусь и куда нужно идти дальше.

Примерно через три-четыре часа высота сугробов стала уменьшаться, а затем они и вовсе закончились. Снега больше не было, а был твёрдый, как камень, чернозём. Я шёл по нему довольно быстро и рассчитывал к полуночи быть на месте. Заблудиться в темноте я не боялся: у меня был фонарь, который я пока отогревал под тулупом.

Через пару часов мне захотелось есть и пить. У меня был небольшой рюкзак с едой и водой, но я не мог воспользоваться ни тем, ни другим: во-первых, это всё замёрзло и вода превратилась в лёд, а еда в камень, а во-вторых, стоило мне только немного приоткрыть лицо, чтобы засунуть в рот хотя бы кусок сахара, как нестерпимая боль пронзала тело — даже слабый ветерок на таком морозе обжигал кожу.

Я отбросил бесполезный рюкзак и дальше пошёл налегке.

По чернозёму идти было легче, чем продираться сквозь сугробы, но я стал замерзать. Сугробы загораживали от ветра, а теперь я шагал по степи, продуваемой всеми ветрами, и пронизывающий холод пробивался сквозь все мои сорок одёжек.

Я понимал, что оставшиеся двадцать пять-тридцать километров пройти мне будет нелегко, но вдруг меня поразила внезапная мысль, что обратный-то путь в десять раз длиннее. Почему-то это не пришло мне в голову, когда я пустился в эту дорогу в один конец, выйдя из трактора.

Я был обречён, у меня не было шансов вернуться в Поляны. Я прижал рукой одежду в районе груди, там, где висел амулет и не почувствовал ничего, кроме холода. Похоже, что сил он мне больше не добавлял.

Сначала меня охватило отчаяние, и я даже остановился, с горечью оглянувшись. «Если повернуть назад сейчас, — подумал я, — то, возможно я доберусь до трактора, там тепло, еда, вода, и я смогу прожить ещё несколько дней, пока у меня не закончится провизия».

Эта мысль показалась мне настолько привлекательной, что я развернулся и прошёл уже с километр, когда мне стало стыдно. «Ты всё равно умрёшь, — сказал я себе, — вопрос только в одном: замёрзнешь ли ты, сделав дело, или умрёшь от голода бесславно, не добравшись до места».

И я снова пошёл вперёд, проклиная себя за то, что потратил драгоценные минуты, которых у меня, возможно оставалось очень мало. Мороз уже был внутри меня, тело медленно превращалось в ледяную скалу. Я хотел побежать, чтобы согреться, но не было сил. Чем дальше, тем сильнее было ощущение, что тело становится словно чужим. Сначала я перестал чувствовать ступни, потом ноги вообще. Передвигать их приходилось усилием воли, это было очень неприятное ощущение — так иногда бывает, когда во сне затекает рука и, проснувшись, пытаешься вернуть ей чувствительность, сгибая и разгибая, но не ощущая ни движение руки, ни её саму.

Спустя два часа я упал от усталости. Но мне оставалось пройти меньше десяти километров, и я пополз на четвереньках, а потом и вовсе на брюхе. Через час я оказался на краю обрыва. Вдали развернулась огромная чёрная поверхность — это и была цель моего путешествия, то самое озеро, в которое нужно бросить препараты из пробирок.

Идти дальше было невозможно. Однако обрыв, хотя и крутой, не был отвесным. Перевалившись через край, я упал вниз и долго катился, отталкиваясь руками от промёрзшего грунта, чтобы продолжать движение. Скатываясь, я даже немного согрелся, и на дне этой гигантской впадины мне удалось подняться на ноги.

Я шёл дальше. Мне оставалось жить каких-нибудь пару километров, а обратно я уже не пойду.

Геннадий Сергеевич Вахрутин

Через пять дней стало ясно, что у Вити, как минимум, что-то пошло не так. Люда вся почернела, синяки под глазами показывали, что она не спит ночами. Она осунулась, почти перестала выходить из своей комнаты и только однажды позвала Полину, жалуясь на какое-то недомогание. Полина почти час провела у неё, а когда вышла, сразу начала шептаться с Томкой, из чего я сделал единственно возможный вывод.

— Какой срок? — спросил я, войдя в кухню.

— Недель шесть, — оторопев от неожиданности, сказала Полина.

— Понятно, — кивнул я. — С сегодняшнего дня берёте её с Катериной под особый контроль. Кто-то из вас постоянно должен быть рядом с ней, устраивайте дежурство. С Витей, видимо, что-то случилось. Во всяком случае, еда у него уже, скорее всего, кончилась или на исходе. И то, что он до сих пор не вернулся, это очень плохо. Смотрите за ней, как бы чего с собой не сотворила. И пусть ест! Будет отказываться, кормите силой!