Моя запретная

Глава 2

Егор

Это какой-то совершенно дебильный сон. Может, никто меня не будил, и я все еще амебой валяюсь в постели и досматриваю идиотский сон? Потому что то, что я вижу наяву, мне вообще ни разу не нравится видеть.

Училка.

Она, блин, моя училка. Классный, едрена вошь, руководитель.

Откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза, чтобы не видеть всю эту красотень расписную. Да меня же сейчас нафиг разорвет от распирающего внутренности разочарования.

Вселенная, кошка ты дранная, ты за что меня так не любишь? Я ж и бабулек через дорогу переводил, и кошаков блохастых пристраивал. Карма, ну как так-то?

— Волков, ты не выспался? Или настолько неинтересно? — генеральским тоном выдает Терминатор.

— Ни то, ни другое, Валентина Пална, я тут просто так близко, что чуть не ослеп от неземной красоты нашего нового классного руководителя, — несу какую-то абсолютную, блин, ересь.

Ксюша, да именно так, Ксюша вспыхивает от макушки до пят, сверлит меня взглядом своих нереальных просто синих глаз, от которых невозможно оторваться. И мне нравится. Нравится смотреть на нее, вот так, глаза в глаза.

Ну пипец.

Кажется, только что Егор Волков поплыл от одного лишь взгляда училки литры.

Это ж меня на смех поднимут.

А пофиг.

Мне требуется несколько секунд, чтобы убедиться в том, что действительно пофиг. Абсолютно и бесповоротно.

— Я надеюсь, больше никто не ослеп? А тебе может в медпункт, для профилактики? Зрения не лишился?

— Никак нет, Валентина Павловна.

— Клоун, веселый такой, значит первый в списке у меня будешь на городскую и областную.

Ну блин!

А черт с ним. Порозовевшие щечки Ксюши того стоили.

Кажется, я сошел с ума. Нет, я совершенно точно сошел. Потому что все то время, пока Терминатор говорит о чем-то, конечно же, очень важном, я пялюсь на Ксению, свет ее, Александровну. Как дебил последний, в первый раз девушку увидевший.

И нет в ней ничего особенного. Внешность самая обычная.

Такая маленькая серая мышка. А меня чего-то трясет от одного лишь на нее взгляда.

У меня разные девчонки были, несмотря на юный возраст. И красивые, и не очень. Я как сорока, чего уж, каюсь, по блестящей обертке выбирал. Последняя Маринка была, так там ноги от ушей и… в общем не только ногами она меня взяла.

На таких вот Ксюш у меня всегда реакция ровная. Никакая, если по-простому. Вообще нет ее.

Поправочка, не было до сих пор.

Терминатор уже успевает свалить из кабинета, предварительно отвалив всем люлей, чтобы не расслаблялись, а я продолжаю таращиться на руссичку.

А она, словно нарочно, поправляет выбившуюся прядь, заводит ее за маленькое, чудесное ушко, которое так и хочется прикусить зубами, и положив свою огромную сумку на стол, вынимает из нее какие-то папки и футляр с очками.

Александровна напряжена — это невооруженным глазом видно — и явно сильно нервничает. Кажется, это у нее впервые. Работа в школе, очевидно, не ее конек. И пока я думаю, как ее такую молоденькую и без опыта вообще приняли в столь серьезное учебное заведение, она добивает меня окончательно — вынимает очки из футляра и надевает их.

Ох ты ж.

Да куда ж ты их, елки-палки. Малышка, я же уже почти дурной, не надо так, сними их. Сними.

Вселенная, я тебе это припомню.

— Ну что ж, давайте познакомимся с вами поближе, — произносит она, а меня, кажется, удар хватает, от одного лишь ее голоса. А потом она начинает кусать нижнюю губу и мне хочется вывесить белый флаг, потому что эту битву я явно просрал еще не начав.

И чего меня так от нее вставляет? Ну обычная же она, совершенно обычная. Так какого черта мне так хочется схватить ее и увести отсюда подальше. И…

— Клык, епт, — шипит рядом Белый, и пихает меня локтем.

— А да, что?

— Волков Егор, правильно? — обращается ко мне Александровна.

— Егор, но вам можно «Клык», — подмигиваю ей так, чтобы только она одна видела.

— Спасибо за разрешение, Волков, — произносит она тоном строгой училки, и вид у нее такой же суровый, а я могу думать лишь о том, как Александровна будет выглядеть с распущенными волосами. И зачем только затянула их в этот несуразный пучок. — Может быть, вы соизволите нормально сесть, в конце концов вы не в кинотеатре?

А у кого-то есть зубки? Маленький трусливый зайчонок решил похрабриться?

Выполняю ее просьбу, принимаю положение ботаника-заучки. Мне не сложно, а ей плюсик к авторитету.

— Может перестанешь на нее так откровенно пялиться? — нарушает нашу с Ксюшей идиллию Белый.

Я не сразу соображаю, что он только что сказал, а когда соображаю… Да твою ж.

— Че так заметно?

— Да у тебя вон слюни потекли, — протягивает мне платок, — на вытри и парту протри, ты не один тут.

— Да пошел ты, — отмахиваюсь от этого дебила великовозрастного, пока он тихо ржет.

Надо было с Зинкой Новиковой садиться, у той зрение минус сто, точно бы ничего не заметила.

— Она ж старая, — продолжает ржать Белый.

— А ты дебил, и ничего она не старая.

Я понимаю прекрасно, что он нарочно меня бесит. Всерьез назвать Александровну старой — это надо быть тупым или слепым. Белый, конечно, тот еще придурок, но не тупой. И не слепой.

— Обычно мужиков в возрасте на молодняк тянет, а ты у нас уникум.

— Отвали.

— Я вам не мешаю?

В наше пространство внезапно врывается третий. И этот третий не кто иной, как Александровна.

— Не особо, — Белый пожимает плечами и ухмыляется ехидно, а у меня, впервые за семнадцать лет знакомства, кулак чешется, в стремлении встретиться с мордой друга.

— Тогда, может, вы нам расскажете о взаимном влиянии литературы и общественной жизни на примере эпохи рубежа девятнадцатого и двадцатого веков? А также о факторах, повлиявших на литературный процесс того времени?

— Ну… — тянет Белый, почесывая затылок.

О, он, конечно, знает.

Хорошо, если сейчас серебряный век с золотым не перепутает.

К счастью, ему хватает ума промолчать.

— Хорошо, может назовете хотя бы двух поэтов серебряного века?

Она обращается к обоим, но смотрит исключительно на меня.

Нет, малыш, я не так потерян, как тебе кажется.

— Маяковский, Есенин, Ахматова, Блок, — улыбаюсь ей, — мне продолжать?

Она не теряется, нервничает, но не теряется.

— Может, прочтете нам какое-нибудь из произведений представленных вами поэтов?

Ну же, детка, ты еще не поняла, что из нас двоих я — тот, кто ведет?

"Для вас все что угодно.

Ты меня не любишь, не жалеешь,

Разве я немного не красив?

Не смотря в лицо, от страсти млеешь,

Мне на плечи руки опустив.

Молодая, с чувственным оскалом,

Я с тобой не нежен и не груб.

Расскажи мне, скольких ты ласкала?

Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

Знаю я — они прошли, как тени,

Не коснувшись твоего огня,

Многим ты садилась на колени,

А теперь сидишь вот у меня.

Пусть твои полузакрыты очи

И ты думаешь о ком-нибудь другом,

Я ведь сам люблю тебя не очень,

Утопая в дальнем дорогом…"

— Достаточно, — она останавливает меня, а во взгляде читается неподдельное удивление. — Почему Есенин?

— Могу Блока или Маяковского, хотите? — наслаждаюсь ее растерянностью, она такая милая, когда хлопает глазками от удивления.

Да, Александровна, я умею удивлять.

— Впредь, постарайтесь не мешать мне вести урок.

Я улыбаюсь. Фактически у нас нет уроков, у нас в лицее пары. И я как идиот последний лыбу давлю, понимая, что у меня есть еще чертова прорва времени, чтобы, не отрываясь смотреть на Александровну.

— Фига се ты загнул, реально можешь Маяковского? — у Белого глаза на выкате.

Ну есть у меня свои заскоки, чего уж. Порой, тянет на лирику.

— Сомневаешься? — усмехаюсь.

Он пожимает плечами, но ничего не отвечает. Оставшееся время я только и делаю, что наблюдаю за Александровной. Отмечаю про себя детали. У нее длинная, тонкая шея, на которой, с правой стороны, красуется маленькая родинка, едва заметная под воротником плотно застегнутой блузки. Александровна невысокая, может метр шестьдесят пять – шестьдесят семь. Ножки тоненькие, стройные. Вообще она вся такая миниатюрная и кажется пушинкой.

И как я так попал?

Она ведь совсем не моего поля ягода, а я ее хочу. Себе. Вот увидел и захотел. Как в сопливой мелодраме. И чего мне со всем этим делать?

Это будет самый сложный год.