Сердце

XXVII

Прошло около недели, и я снова должен был пройти через комнату К., где он сидел вдвоём с девушкой. Не успела она взглянуть на меня, как тотчас же рассмеялась. Мне следовало бы спросить, что ей показалось смешным, но я молча прошёл к себе. Вследствие этого и К. не мог, как всегда, произнести своё: „А это ты!“ Барышня как будто сейчас же, раздвинув перегородку, ушла в среднюю комнату.

За ужином она назвала меня странным человеком. Я и на этот раз не спросил, в чём моя странность. Я только подметил, как мать словно покосилась на дочь.

После ужина я пошёл с К. гулять. Мы обогнули весь ботанический сад и вышли к спуску Томидзака. Для прогулки это был довольно длинный путь, но разговаривали мы за это время очень мало. К. по своему характеру был более молчалив, чем я. Я также не принадлежал к числу болтливых. Тем не менее я пытался во время прогулки, как только мог, разговорить его. Мои вопросы касались, главным образом, семьи, в которой мы оба жили. Мне хотелось знать, как он смотрит на хозяйку и её дочь. Однако он давал ответы, из которых ничего нельзя было толком понять. При всей своей невразумительности его ответы были и крайне короткими. Его внимание привлекали, казалось, не столько эти две женщины, сколько специальные учебные предметы. Это было в ту пору, когда экзамены за второй курс были уже перед нашими глазами, так что с обычной точки зрения он должен был казаться настоящим студентом. Кроме этого, он толковал мне о Сведенборге и поражал меня, совершенно не сведущего в этих вещах.

Когда мы благополучно закончили наши экзамены, хозяйка порадовалась, говоря, что нам теперь остался только один год. Скоро должна была окончить курс и её дочь, которая была единственной её гордостью. К. заметил мне, что девушки выходят из школы, ничего не зная. Он, повидимому, совершенно не считался с тем, что девушка, кроме школы учится шитью, музыке, уходу за цветами. Я посмеялся над его наивностью и лишний раз изложил ему старую теорию о том, что ценность женщины не в этом. Он особенно не возражал мне. Но как будто и не соглашался. Мне это было приятно. В тоне слышалось попрежнему презрение к женщинам. Он, повидимому, ни во что не ставил и представительницу их — ту девушку, которую я имел в виду. Теперь, когда я оглядываюсь на это, я вижу, насколько глубоко пустила во мне корни ревность к нему.

Наступили летние каникулы, и я повёл с ним разговор о том, не отправиться ли нам куда-нибудь. Он объявил, что никуда уезжать не хочет. Само собой разумеется, сам он, на собственные средства, ехать никуда не мог, но, с другой стороны, ему ничто не препятствовало уехать куда угодно, коль скоро я его брал с собою. Я спросил, почему он не хочет, и он ответил, что никаких особенных причин для этого нет, а просто лучше сидеть дома за книгами. Когда я стал настаивать, говоря, что для здоровья лучше работать в летнюю жару где-нибудь на даче в прохладе, он предложил мне ехать одному. Однако я не мог оставить его одного в этом доме. Мне было не особенно приятно видеть даже то, как близки становятся понемногу отношения К. и домашних. Дело доходило даже до того, что мне становилось чуть ли не неприятным, что всё идёт именно так, как я прежде сам желал. Конечно, я был просто глупец. Хозяйка, которой надоели наши ни к чему не приводящие споры, вмешалась в это дело, и, в конце концов, мы решили поехать вместе в Босю.