Хроники сыска. Сборник рассказов (1876-1880 годы)

— Строевых-то немного, всего около пятисот. По большей части донцы и орловцы, но есть и аргамаки, англоарабы, кабардинцы и варварийцы. Далее, примерно сказать, тыщи полторы вьючных да три тысячи упряжных.

Аладьер откинулся на спинку стула, задумался. Рубочкин тем временем приглядывался к обстановке в кабинете интенданта. Большие фолианты по гиппологии,[17] комплекты «Вестника конезаводства» за ближайшие годы на полках шкапов, море бумаг на рабочем столе, полная окурков пепельница.

Бесшумно раскрылась дверь, молодой корнет притащил еще целый ворох новых входящих отношений. Напомнил, что через час совещание у «самого», и удалился.

— Я уже обещался Яновскому и Стрелецкому заводам, что покупаю у них.

— Эка отговорился! Они тебе, что, всю потребность покроют? — усмехнулся князь.

— Кто же ваш поставщик?

— Конезавод князя Мамина в селении Чуварлей Нижегородской губернии Лукояновского уезда Теплостанской волости.

— Никогда о таком не слышал.

— Ну, так теперь довелось.

Аладьер еще раз внимательно осмотрел статских, с особой внимательностью задержавшись на Рубочкине. Тот сказал:

— Все исполним как надо, господин полковник.

— Вы пока погодите, любезный, — холодно осадил его интендант. — Я вас вижу впервые, и ваши слова ничего для меня покуда не значат. А вот слово князя Порюс-Визапурского весит много. Потому как, ежели вы меня обманете, за вас придется заплатить ему. И он обязательно заплатит — князю в этот кабинет еще ходить и ходить. Учитывая, что Антон Львович дал за вас ручательство — будем считать, мы договорились.

Рубочкин и Титус едва заметно выдохнули, а князь даже не улыбнулся, он был спокоен и деловит.

— Расскажи господам подробности. Я встречаюсь с Маминым очень скоро — он захочет подробностей.

Аладьер вздохнул и полез в несгораемый шкап. Вынул толстую папку с надписью «Весьма секретно», извлек из нее несколько листов с литографированным текстом.

— Мы, интенданты, упряжных лошадей называем подъемными, так записано в уставе. Подъемные лошади разделяются на собственно упряжных и на крупнорабочих, иначе именуемых тяжеловозами. Одно дело катать огнеприпасы или лазарет, и совсем другое — девятифунтовую батарейную пушку весом в сто тридцать пудов. Как представлены ваши лошади, господин Рубочкин?

— В подобном смысле — примерно поровну. По полторы тысячи тех и тех, туда-сюда сотню.

— Упряжные каких отродьев?

— В основном это вятки, господин полковник, включая казанок и обвинок. По двести — двести пятьдесят финок и эстонок.

— А тяжеловозы?

— Больше половины, конечно, битюги, но много арденов и першеронов, остальные суффолы и клейдесдали.

— Битюг нынче совсем измельчал… У вас как? Шесть вершков дадите?[18]

— Скорее пять, ежели по-честному-то. Правда, ваше высокоблагородие, — измельчал битюг…

— Хгм… А вьючные?

— Калмыцкие и башкирские, примерно поровну. Сухие, свежие.

— Понятно. Легче всего с подъемными — их я могу купить у вас прямо сейчас, причем всех скопом. Получено негласное распоряжение: перевести пешую артиллерию на штаты военного времени. Слыхал об этом, Антуан?

— Слышал, Мишель; очень хорошая новость. Дело в том, Савва Прович, что потихоньку идут приготовления к войне с турками. Начали с пешей артиллерии. Там при батарее восемь орудий, а конского состава — всего на четыре. В мирное время… Теперь же число лошадей надо очень быстро удвоить, а тут как раз вы со своими тяжеловозами. Сколько, Мишель, у нас стволов в пешей артиллерии?

Аладьер зашелестел бумагами.

— Минуту… Вот! Ежели отбросить гвардию и казаков, остается 1188 орудий, из которых половина — то есть 594 штуки — пока без тяги. По шести лошадей на орудие… (полковник защелкал костяшками счетов) потребуется 3564 крупнотяжелые лошади. Вот ваши полторы тысячи и возьмем. По полторы сотни голова, получается 225 000 рублей. Теперь прочие упряжные. В русской армии их сейчас приблизительно 160 000, при замещении одной восьмой части потребуется в этом году около 20 000 единиц. Забираем сюда другие ваши полторы тысячи. Эти идут по 120 рублей, выходит 180 000. Остаются вьючные. Сколько их, бишь, у вас?

— Так тоже полторы тысячи… примерно…

— Тут сложнее. Этого сорта лошади положены только кавалерийским офицерам да еще казачьим обозам 1-го разряда. В гвардию и к казакам не прорваться, остается армейская кавалерия. Так… посмотрим. 46 полков плюс запасные бригады… всего числится господ офицеров 2809 человек. Делим опять на восемь… годовая потребность 351 лошадь. Даже ежели мы всю ее заместим только вашими — что невозможно! — куда прикажете брать остальных?

Рубочкин смешался, но тут на его стороне выступил князь Порюс-Визапурский:

— Не будь педантом, Мишель. Вспомни уроки географии в училище. Болгария — горная страна, часть общеармейских обозов вынужденно перейдет на вьюки. А наши славные казаки? Неужето к ним совсем не пролезть?

— Тебе придется, Антуан, самому договариваться с Жоржем. У них в управлении свои любимцы, нас они слушать не станут.

— Жорж — это майор Петрово-Соловово из Главного управления нерегулярных войск, — пояснил князь своим спутникам. — Без него нельзя. А он нам выставит своего фактора со звучной фамилией Перельмутер — то его кошелек. Виза Жоржа стоит еще полтора процента, но с ним мы договоримся.

— Тут могут быть трудности, — покачал головой полковник Аладьер. — Я слышал, его уже подмазали англичане, чтобы продвинуть своих гунтеров.

— Мишель, надобно быть патриотом! Поддержать нашего русского промышленника перед коварным Альбионом. За десять процентов…

— Вот еще вопрос, господин полковник, — помялся немного Рубочкин. — Не все наши лошадки — четырехлетки. Нельзя ли как-нибудь уладить это обстоятельство?

— Годом больше или меньше могут проскочить, особенно когда начнется война, но тут нельзя чересчур забываться. «Чашечки»[19] все покажут. Если будет много выбраковок, ремонтные депо отсигналят и мне влетит. Но скоро совещание, господа, что у нас еще осталось?

— А остались строевые-с, господин Аладьер. Их хоть и меньше всех, но они отборные, хотелось бы сдать их подороже.

— Понимаю. Самые дорогие приобретает гвардейская тяжелая кавалерия. Рост, желательно, не ниже пяти вершков, а лучше все шесть. И очень жесткие требования по масти. У «синих» кирасир, к примеру, все кони рыжие, у «желтых» — караковые, а у кавалергардов светло-гнедые. Стоят такие лошади не менее трехсот пятидесяти рублей. Далее идет легкая гвардейская кавалерия: рост не ниже четырех вершков, и тоже следят за мастью. Лейб-уланы — гнедые, конногвардейцы вороные, и так далее. Цена таких лошадей не ниже двух сотен. И, наконец, армейская кавалерия: допускаются двухвершковые лошади, масти «по возможности», цена сто пятьдесят целковых для офицеров и сто двадцать пять — для нижних чинов. Тут поставка штучная, и многое зависит не от нас, интендантов, а от самих полковых ремонтеров. Князь знает многих из них лично, так что последний ваш вопрос не ко мне, а к его сиятельству. Засим, господа, не могу долее продолжать беседу — совещание у начальника управления. Ступайте сейчас к казакам. Если договоритесь — а князь, Савва Прович, с кем угодно договорится! — приходите завтра к половине одиннадцатого с документами.

И троица, покинув интендантов, пошла в Главное управление нерегулярных войск. Неожиданно в одном из коридоров они налетели на поджарого седоусого генерал-майора с моноклем в глазу. Генерал удивленно воззрился на Благово, тот козырнул и хотел пройти мимо, но не получилось.

— Кто вы такой, господин подполковник? Я начальник 1-й бригады 1-й дивизии и знаю в лицо всех офицеров Сумского полка. А вас вижу впервые!

— Позвольте представиться: подполковник князь Порюс-Визапурский, служу по интендантской части в военно-окружном управлении Варшавского округа. Прикомандирован к Сумскому генерал-адъютанта графа фон ден Пален полку с 1871 года, почему и ношу сей благородный мундир.

— Ох уж эти мне прикомандированные, — пробурчал генерал. — Только засоряете строевые полки. Свободны!

Рубочкин слушал этот диалог с напряженным вниманием. Заметно было его изменившееся настроение: он снова сделался подозрителен.

— Вот так каждый раз, — вздохнул князь. — Плохо быть прикомандированным! У тебя получается два начальника, из которых каждый считает, что не он должен представлять тебя к награде. Я лишний год в майорах пересидел, прежде чем Варшава с Москвой списались!

Беседа с Петрово-Соловово (агент Шереметьевский) была короткой: договорились поужинать вечером в «Медведе» и расстались. Закончив с визитами, решили пообедать в «Золотом якоре», куда и отправились. Благово заметил, что за ними неотступно следует коляска с поднятым верхом. Когда, плотно закусив и выпив водки, они вышли на подъезд, Рубочкин тронул Титуса за рукав и кивнул в сторону коляски. С облучка экипажа сыщику помахал знакомый возница — Гаврила с рваным ухом.

— Вы, Иван Францевич, сядьте, пожалуйста, вон туда.

— Это зачем же?

— А погостите пока у князя Мамина. Гаврила вас прямо до Чуварлея довезет. Таковы указания Сергея Сергеевича. Отдохнете там, развеетесь, а мы с их сиятельством закончим дела и тотчас прибудем. Тогда князья наши и ударят по рукам.

Когда до Благово дошел смысл сказанного, в глазах у него потемнело. Титуса забирали в заложники! Видно, недоумевающий генерал не выходил у Рубочкина из головы, и он решил перестраховаться.

— Вы что же, господин извозопромышленник, моего человека в аманаты[20] захватываете? — рявкнул он. — Так не годится между доверенными партнерами! Эдак мы ни о чем не договоримся. Никуда он не поедет!

Но Титус перебил своего шефа:

— А я считаю, Савва Прович дело говорит. Компанионы пока еще мало знают друг друга, осторожность лишней не бывает. Я поеду. И буду вас там дожидаться, ваше сиятельство, с хорошими новостями.

Так Благово остался без Титуса. Тот сам для пользы дела сунул голову в петлю, и Павлу Афанасьевичу оставалось только не подвести своего подчиненного. И в первую очередь необходимо было обезопаситься от генерала с моноклем. Сыщик, простившись до вечера с Рубочкиным, помчался в Военное министерство.

Кунцевич внимательно выслушал известие, которое принес Благово, и закручинился.

— Говорите, он назвался командиром 1-й бригады? Сухощавый, с моноклем… Да, это генерал Кострубо-Карицкий. Главный по армейской кавалерии фрондер и краснобай. И живет, и служит по принципу — как говорит мой денщик Семен, — «хоть наничку,[21] да на отличку». Ну ничего… Сегодня вечером он должен быть в Главном штабе; там я его перехвачу и предостерегу именем Дмитрия Алексеевича от излишнего любопытства. Не волнуйтесь, занимайтесь своим делом, все будет в порядке.

Удовлетворенный, Благово дождался условленного часа и отправился в «Медведь». Петрово-Соловово (агент Шереметьевский) действительно привел с собой фактора Ицку Перельмутера (агента Рабиновича). Кавалерист не опозорил своего рода войск и напился быстро и в стельку, успев, однако, сказать, что «он не против отечественного коня». Зато фактор впился в Рубочкина, как клещ, торгуясь до истерики за каждую копейку. Извозопромышленник не уступал еврею ни в цепкости, ни в алчности; стороны расстались в полном взаимном уважении. Договорились в итоге, что с каждой вьючной лошади, поставленной в казачьи полки, майор Соловово получит девять с полтиной — за то лишь, что нарисует визу на заявке Аладьера!