Коммодор Хорнблауэр

Глава 13

Хорнблауэр со стоном повернулся на койке; усилие, которое ему пришлось приложить, отозвалось страшной болью в висках, несмотря на то, что он старался двигаться очень осторожно. Нужно было быть полным дураком, чтобы столько выпить — такой жуткой головной боли он не испытывал уже добрых шесть лет. Но избежать этого было трудно — так же трудно, как и всего остального; он ничего не мог поделать — обстоятельства цепко держали его за глотку. Хорнблауэр попытался позвать Брауна — дикая боль снова расколола голову, и вместо крика раздалось какое-то хриплое карканье. Он услышал, как часовой за дверью передает его приказание и, приложив невероятное усилие, сел на койке, свесив ноги — ни за что на свете Браун не увидит его лежащим в состоянии прострации.

— Принеси мне кофе, — приказал Хорнблауэр, когда Браун вошел.

— Есть, сэр!

Хорнблауэр все еще сидел на краешке койки. Из светового люка над головой до него доносился хриплый голос Харста, который, по-видимому, распекал нерадивого мичмана:

— Ну что вы за неряха, — с воодушевлением восклицал Харст, — посмотрите на эту медяшку! И вы говорите, что она надраена? Где ваши глаза? Чем целый час занимался ваш дивизион? Боже, куда катится флот, если нашивки дают молодым соплякам, которые не даже способны самостоятельно вытереть себе нос! И вы — вы! — еще смеете называть себя королевским офицером? Да вы скорее похожи на зимний день — короткий, темный и грязный!

Хорнблауэр взял чашечку кофе, принесенную Брауном.

— Мои приветствия мистеру Харсту, — проскрипел он, — и попросите его, не будет ли он так любезен не шуметь у меня над головой.

— Есть, сэр!

Первым удовольствием начинающегося дня было услышать, как Харст вдруг прервал свою тираду на полуслове. Хорнблауэр потянул обжигающий кофе с чувством некоторого удовлетворения. Неудивительно, что Харст сегодня не в духе, — вчера у него был беспокойный вечер. Хорнблауэр вспомнил, как Харст и Маунд волокли в карету бесчувственного Броуна, от которого разило спиртом. Харст был абсолютно трезв, но, очевидно, напряжение от того, что ему пришлось охранять тайного убийцу в царском дворце, было слишком велико для его нервов. Вновь появившийся Браун помог Хорнблауэру стянуть через голову ночную рубашку и вышел, прихватив протянутую ему чашку, чтобы наполнить ее еще раз. Что-то вдруг привлекло внимание Хорнблауэра. Так и есть — из рукава ночной рубашки, лежащей на койке, выпрыгнула блоха. Вот иллюстрация, красноречиво показывающая, чем императорский дворец невыгодно отличается от линейного корабля Его Величества. Он с отвращением оглядел себя: кожа на груди и на округлившемся животе была покрыта следами блошиных укусов. Когда Браун вернулся со второй чашкой кофе, Хорнблауэр все еще проклинал имперскую нечистоплотность и вытекающую из нее досадную перспективу начала долгой борьбы с паразитами, вызывавшими у него особую брезгливость.

— И убери свою дурацкую ухмылку! — резко бросил ему Хорнблауэр, — не то я отправлю тебя на гретинг и посмотрим, как ты поухмыляешься там!

Браун не улыбался; все выражение его лица было абсолютно далеко от какого бы то ни было намека на улыбку. Хорнблауэра особенно раздражало именно сознание того, что Браун по-прежнему сохранял все преимущества благодушного превосходства человека, не страдающего головной болью, в обществе другого, у которого голова просто раскалывается.

Купание под палубной помпой несколько поправило Хорнблауэру настроение; переодевшись и приказав Брауну продезинфицировать платье, он вышел на палубу. Первым, кто попался навстречу, был Уичвуд, с глазами, мутными от головной боли, очевидно, гораздо более сильной, чем у Хорнблауэра. Однако прохладный воздух русского утра освежал и возвращал к жизни, а вид обычных утренних корабельных работ — ряды моряков, драивших палубу, радующий ухо плеск воды, льющейся на доски обшивки, — также оказывали свое целительное действие.

— Подходит шлюпка, сэр! — доложил мичман вахтенному офицеру.

Это была та же пинасса, которая вчера доставила их на берег. На сей раз на ней прибыл морской офицер с письмом, написанным по-французски:

Его Превосходительство министр Императорского флота шлет свои приветствия коммодору сэру Хорнблауэру. Его Превосходительством отданы приказы, в соответствии с которыми судно-водовоз подойдет к борту «Несравненного» сегодня в одиннадцать часов дня. Важный сановник, мсье le Comte du Nord — граф Северный — выразил желание осмотреть корабли Его Британского Величества. Его Превосходительство надеется, что не злоупотребит гостеприимством сэра Хорнблауэра, если вместе с графом Северным посетит «Несравненный» в десять часов утра.

Хорнблауэр показал письмо Уичвуду, который подтвердил его подозрения.

— Это сам Александр, — сказал гвардеец, — он путешествовал под именем «графа Северного» еще когда был наследником престола. Но он хочет посетить нас инкогнито, а значит — нет необходимости отдавать ему королевские почести.

— Да, — согласился Хорнблауэр раздраженно, несколько уязвленный тем, что этот сухопутный офицер пытается давать советы, которых у него никто не спрашивает, — тем не менее, морского министра следует принимать как Первого лорда Адмиралтейства. Это означает девятнадцатипушечный салют и прочее. Вахтенный мичман! Мои приветствия капитану и я был бы ему очень обязан, если бы он соблаговолил подняться на палубу.

Выслушав новости, Буш тихо присвистнул и тут же завертелся по сторонам, бросая взгляды то на такелаж, то на палубу, озабоченный тем, чтобы его корабль в был в совершенстве подготовлен к визиту императора.

— Как мы будем принимать воду, — озабоченно спросил Буш, — и одновременно встречать царя, сэр? Что он о нас подумает? Лучше, наверное, чтобы сначала водой запаслась эскадра.

— Царь — разумный человек, — фыркнул Хорнблауэр, — покажите ему, как команда работает. Он не отличит бизань-штага от утлегаря, но распознает хорошо выполненную работу, если мы сможем ее ему показать. Начнете принимать, воду даже если он к этому времени еще будет на борту.

— А еда, сэр? — продолжал Буш, — мы должны будем угостить его чем-нибудь, сэр.

Хорнблауэр улыбнулся, глядя на его озабоченность.

— Конечно, мы угостим его чем-нибудь.

Для противоречивого темперамента Хорнблауэра было типично, что, чем больше трудностей предвидели другие, тем бодрее он себя чувствовал; единственным человеком, который был в состоянии вогнать Хорнблауэра в депрессию, был сам Хорнблауэр. Его головная боль совершенно прошла, и теперь он только улыбался при мысли о предстоящих утром хлопотах. Он с аппетитом позавтракал, снова надел полный парадный мундир и вышел на палубу, где нашел Буша все еще рыскающим по кораблю, всю команду — принарядившейся в чистые белые рубахи и полотняные штаны, парадный трап — снаряженным, с леерами, белыми как снег, морских пехотинцев — в свежевыбеленных портупеях, а койки — туго скатанные и уложенные с прямо-таки математической точностью. И только когда вахтенный мичман доложил о приближающемся катере, Хорнблауэр и сам вдруг ощутил легкое волнение; у него внезапно перехватило дыхание при мысли, что несколько следующих часов могут определить историю мира на многие годы вперед.

По кораблю разнеслась резкая трель дудок боцманских помощников, команда построилась по дивизионам, с офицерами — при шпагах и эполетах — в первом ряду. Хорнблауэр, стоя у релинга на шканцах, взглянул на открывавшуюся внизу картину. Пусть точностью движений и аккуратностью формы британские моряки в парадном строю и не могли соперничать с прусскими гвардейцами — муштровать их подобным образом означало бы просто лишить их тех качеств, благодаря которым они и стали бесценными, — зато глядя на ряды этих сообразительных, уверенных лиц, любой мыслящий человек не мог не ощутить прилива воодушевления.

— Команде по реям! — приказал Буш.

Новый сигнал боцманских дудок и марсовые стремительным, но организованным потоком бросились к мачтам. Они не снижали темпа даже вися спиной вниз, когда перебирались на ванты с русленей и поднимались по выбленкам дальше, один за другим — до самых брам-стеньг, как настоящие гимнасты, каковыми они и были на самом деле, разбегаясь по реям, как канатоходцы и, достигнув своего места, замирали, упираясь ногами в перты.

Смешанные чувства теснились в груди смотревшего на них Хорнблауэра. На мгновение он ощутил горечь, оттого что таких парней — сливки британского флота! — разгоняют по местам как дрессированных медведей, для развлечения восточного владыки. Но когда команда была исполнена, когда каждый матрос занял свое место, словно какой-то волшебный ветер подхватил увядшие листья и они замерли в воздухе, застыв удивительно симметрично — его раздражение сменилось чувством удовлетворения художника при виде совершенной картины. Он надеялся, что, наблюдая ее, Александру хватит здравого смысла понять: британские моряки смогут повторить этот трюк в любых условиях, даже темной ночью в штормовом море, когда кажется, что бушприт упирается в невидимое небо, а реи почти черпают невидимые волны.

Боцман, искоса поглядывая за релинги правого борта, почти незаметно кивнул. Небольшая группка офицеров приближалась к парадному трапу. Боцманские помощники поднесли дудки к губам. Сержант-барабанщик морской пехоты умудрился, стоя по стойке «смирно», отбить такт пальцами по шву своих панталон и шесть барабанов разом ударили бодрую дробь.

— На кра-а…ул! — взревел капитан Норман и пятьдесят мушкетов с примкнутыми штыками, разом сорвавшись с покрытых алыми мундирами плеч пятидесяти морских пехотинцев, замерли вертикально напротив пятидесяти рядов надраенных до блеска пуговиц, а шпаги трех офицеров морской пехоты описали в воздухе грациозные дуги военного приветствия.

Александр, сопровождаемый двумя адъютантами, медленно шел плечом к плечу рядом с морским министром, которому номинально и предназначалась эта церемония. Он приложил руку к краю своей шляпы. Трубы умолкли, пронзительно взвизгнув. Барабаны пробили дробь в четвертый раз, прогремел грохот первого салютного выстрела, а флейты и барабаны морских пехотинцев затянули «Из сердца дуба…» Хорнблауэр выступил вперед и отдал честь.

— Доброе утро, коммодор Хорнблауэр, — поздоровался морской министр. Разрешите представить Вас графу Северному.

Хорнблауэр вновь отдал честь, стараясь сохранить при этом, насколько возможно, бесстрастное выражение лица и борясь с невольной улыбкой при виде странной попытки Александра сохранить видимость инкогнито.

— Доброе утро, коммодор, — в свою очередь поздоровался Александр. С глубоким удивлением Хорнблауэр понял, что царь обращается к нему на неплохом английском, — надеюсь, наш короткий визит не доставил вам слишком больших неудобств?

— Это ничто по сравнению с высокой честью, оказанной кораблю, сэр, — ответил Хорнблауэр, размышляя при этом, правильно ли обращение «сэр» по отношению к царю, желающему сохранить инкогнито. Очевидно, да.

— Можете представить своих офицеров, — продолжал Александр.