Ханкерман. История татарского царства

1521 год. Скитания

Караван растянулся на добрую версту. В первой повозке, крытой белым войлоком, казанский хан Шах-Али с женой Фатимой. Еще вчера – великий хан. А ныне изгнанник. С ним верные его визири и мурзы. Немного осталось их, верных. А где остальные? Кого-то ногаи зарезали, когда ворвались в город, другие поспешили присягнуть новому хану Сахибу.

Оттого и уланская сотня нынче новая, охраняют караван уланы Сахиб-Гирея – нового казанского хана. Все из знатных крымских родов. Великую милость проявил новый хан, не стал проливать кровь Шах-Али как потомка Батыева юрта, живым отпустил. И теперь его уланы должны сопроводить изгнанников до границ ханства. Только где они, границы? До впадения реки Ветлуги в Итиль? Или новый хан видит свои границы у Нижнего Новограда? И ведь не поймешь, охраняют его уланы караван или полон ведут.

Но вот подоспел гонец от нового хана, обогнал караван, подскакал к командиру улан, что-то сказал на ухо. Поднял руку мурза, дал короткую команду уланам. А те словно этого и ждали, повернули коней и на обоз наехали. Велели всем спешиться и бросить оружие.

Получается, решил новый хан отпустить старого живым, но без почета.

Смеются нукеры Сахиб-хана, кривляются, хану Шах-Али кланяясь, великим ханом его называя. А сами лошадей из повозок выпрягают, говорят, что очень нужны лошади войску истинного казанского хана Сахиба, а Шах-Али к своим урусам и пешком дойдет.

Молчит, не смеет и слова сказать Шах-Али, не верит, что живым его крымцы отпустят. А те в повозки лезут, добро из них в свои сумы складывают. Кошели с монетами, драгоценные украшения вместе с резными ларцами, посуду золотую и серебряную, все берут, что Шах-Али из дворца в спешке успел прихватить, только женские одежды не берут, в пыль бросают. Один из нукеров взял с повозки клетку с вороном, посмотрел удивленно на птицу, и на зуб золоченый прут клетки попробовал. Понял, что не золото, так и бросил клетку в траву у дороги.

Ограбила дочиста бывшего хана его же почетная охрана и ускакала обратно в Казань вместе с добром, оружием и лошадьми. Слуг тоже угнали, они теперь собственность нового двора.

Стоит Шах-Али посреди степной дороги. Смотрит на разоренные повозки, на жену свою Фатиму-Султан, закутанную в шаль, на свой двор. Мал тот двор, три десятка особо приближенных, что еще из Касимова с ним приехали. Да пара наложниц, да полдесятка служанок жены.

Хоть плачь. Стоят вокруг его верные визири и мурзы, а утешить его нечем, сами без сабель на поясах словно голыми себя чувствуют.

Сокольничий Хайрула клетку с вороном из пыли поднял, на птицу грустно взглянул, сказал:

– Думаю, Хасан, нескоро тебе теперь орехов греческих поклевать выдастся…

Возмутился ворон Хасан, клюв о прутья поточил и ответил Хайруле:

– Дур-р-рак!

Шах-Али рассмеялся и первым по дороге двинулся. Чего стоять? Если видит Аллах их беду, то поможет. Все в его руках. Шах-Али нагнулся, подобрал из пыли молитвенный коврик, с ним и пошел.

Страшно в лесу ночью. Вот филин сверху ухнул, а где-то волк завыл. Благо, что один – не стая. Сидит двор свергнутого хана Шах-Али вокруг костра, бывшие придворные думают невеселые думы. Еще вчера – правители огромной и богатейшей страны, а ныне…

Вот визирь Халиль, что с отцом Шах-Али приехал из Астрахани. Еще вчера он руководил огромным казанским войском: конными, пешими и судовыми ратями. А ныне некого и на охрану лагеря поставить. Разве что постельничего? Так какой из него охранник? Только кланяться да наушничать был мастер. Да и что за охрана без оружия?

Вот рассматривает свою искусно сделанную плетку мурза Исмаил Чарышев, что командовал в Казани уланской сотней. Надо же, плетка есть, а коня, которого этой плеткой можно подгонять, нет. И уланской сотни тоже нет.

Такие же невеселые мысли и у остальных. Каждый оставил в Казани хорошую должность и сытую жизнь. Что же теперь делать? Хорошо хоть согрелись. А сначала даже решить не могли, стоит ли разводить костер? Вдруг передумает хан Сахиб и пошлет погоню, чтобы лишить изгнанников жизни? По костру беглецов легко найти. Но вот когда темнеть начало, никто уже и не спорил. Без огня в лесу ночью – просто жутко! И холодно в одеждах из шелков.

Развели костер, согрелись. Нашли небольшой ручеек, напились, но, почитай, весь день не ели. И еды в лесу добыть не смогли. Не приучены, да и нечем. Даже луков скитальцам не оставили. Кто-то из визирей даже предложил ворона сварить. Шах-Али спас, сказал, на всех супа не хватит. И не поймешь, пошутил или всерьез. Опять же – варить не в чем. Посуду золотую в повозки положили: кувшины, чаши с каменьями, а котла походного взять не догадались.

Трет клюв о прутья ворон Хасан, стучит по клетке, просит выпустить, он же тоже голодный. Ворону легче, в лесу полно различных жуков-червяков. Поглядел на хана сокольничий Хайрула, открыл дверцу. Вышел ворон из клетки, осмотрелся по сторонам и сразу к кустам на краю поляны перелетел, клювом застучал. Удивился Хайрула, взял головню из костра, к кустам тем подошел, посветил. Возвратился, улыбка до ушей, а в горсти – лесные орехи, вполне созревшие. Надо же, сколько на поляне сидели, а так и не заметили, что еда совсем рядом. Целая ореховая роща!

Какая-никакая, а еда.

Богата рыбалка на Волге-реке по осени. Разная рыба водится в реке: и окунь, и плотва, и красноперка, и карась. Но то – все мелочь, разве что ушицы сварить на бережку. Лещ и плотва хороши для сушки и засолки. Щука сушеная тоже полезна, мука из нее навариста. А вот если поставить большой перемет через реку, то можно и стерлядь поймать, и остроносого осетра, и царь-рыбу белугу. Вырастает она порой до огромных размеров, едва одна на телеге помещается. И икры в ней три ведра. А еще попадается сом-рыба усатая, тоже с человека вырастает. Мясо у сома белое, вкусное. Однако, опасная рыба. Говорят, что сом запросто может проглотить рыбака, если тот ненароком свалится в воду.

Но куда опасней для рыбака не то что в воде, а что приходит с берегов – марийцы, черемисы да дикие башкиры. Нехристи они и данники казанские, и хоть строго запретил хан казанский Шах-Али русских купцов и рыбаков трогать, так разве слушают басурмане? Налетят гурьбой, и окажется русский рыбак на Арском базаре.

А еще есть вотяки, которые себя называют удмуртами. Они на челнах ходят. Небольшие челны, быстроходные. Крадутся вдоль берега, налетают внезапно. Если повяжут – беда, уведут в свой город Уржун, а оттуда и выкупа нет. Так и сгинешь у басурман на чужбине.

Опытен староста рыбацкой артели Илья, а потому зорко следит за рекой и берегом, пока артель тянет переметную сеть через речку Ветлугу. Под рукой у Ильи пешня да заточенная острога, а у артельщиков припасены луки да топоры. Есть чем отбиться.

Но тихо пока на реке, и запах манящий разливается от ушицы, что закипает в большом медном котле. Секрет этой ушицы Илье передал отец, а ему – дед. Еще с вечера проварил Илья мелкую рыбешку, окуней, плотву да подлещиков. Хорошенько проварил, чтобы рыба в кашу рассыпалась, а поутру в это варево побросал куски стерлядки и молодого осетра. Осталось только посолить, приправить ржаной мукой да пшеном. И кое-каких травок с луком добавить, а каких – тоже дедовский секрет. Такую уху великому князю на стол подать не зазорно.

Но тут слышит Илья крик с высокого берега. Кричит Петрушка, отрок, его Илья послал в дозор – окрестности наблюдать. Вот и увидел что-то. Спустился Петрушка, запыхался весь:

– Дядька Илья, дядька Илья! Там… По берегу… люди странные бредут. Никогда таких не видел. Безлошадные и без оружия… Речь нашу знают, но говорят чудно. И по всему – очень усталые и голодные.

Подумал Илья, рыбаков окликнул, острогу под руку положил. Велел вести гостей к стану.

Сидит Хайрула на старой коряге, принюхивается к запаху ухи, давится слюной. Знает: пока не насытится великий хан с дражайшей своей супругой, придется еще потерпеть. Но сил никаких больше нет, а хан по всему насытится нескоро, вон как он жадно хватает ломти ржаного хлеба с холстины и большие куски белой рыбы из котла, жует, сопя и облизывая пальцы.

Почесал в затылке староста Илья и дал знак артельщикам. Те свои миски, плошки да ложки из мешков достали, протянули голодным татарам. Кивнул хан, разрешил при нем пищу принимать, бойко заработали придворные деревянными ложками.

Едят простую, мужицкую снедь, на которую в Казани и смотреть не стали бы. Едят и чавкают, показывая радушным хозяевам, насколько вкусна еда. А артельщики только головами качают, никогда еще таких голодных не видели.

Ест Хайрула уху, уже третью миску подряд. Сухарей пять штук уже умял. Смотрит как рядом рыбаки перекусывают, после наваристой ухи под ржаную горбушку салом свиным, луком да шеями раковыми. Запретная еда для правоверного, а как пахнет!

Отрок Петрушка заинтересовался вороном в клетке. Сел рядом и стал в птицу прутиком тыкать. Посмотрел ворон на него удивленно и дураком обозвал. Рассмеялись рыбаки, обступили клетку, кто сухарь сквозь прутья сует, кто сала кусочек. Не отказывается голодный ворон, охотно принимает угощения.

Шах-Али подозвал к себе старосту Илью. Снял с пальца перстень, протянул рыбаку. Просит отвезти в русские пределы, ну хотя бы до Нижнего Новограда. Обещает озолотить.

Налегают рыбаки на весла, скоро идет челн против течения. Опытный староста знает, где течение спокойнее, где бережком пройти, а где лучше посередке. Стоит Илья на корме у рулевого весла, командует гребцами, а сам нет-нет, да посмотрит на свой перст – блестит дивный яхонт от щедроты ханской. Да и остальные артельщики не зря стараются, посулил им отставной казанский хан большую награду. Сам он спит на корме. После встречи с рыбаками только и делает, что спит да ест, почитай, весь запас сухарей у рыбаков один умял. Хорошо хоть рыбы вареной да жареной в достатке, а так бы и не прокормили. Жена хана с наложницами и служанками рядышком сидят, мух от его лица платками отгоняют.

Сокольничий Хайрула на носу челна обретается с клеткой в обнимку. Хоть и тяжела ноша, а своя. Сколько раз уговаривали его бросить клетку, потому как в скитаниях и без нее нелегко. Так нет, тащил упрямо любимую ханскую забаву. И если говорить начистоту, то не зря так тяжела клетка с вороном. Дно двойное, и в тайник плотно набиты золотые персидские монеты – скромная награда ханскому сокольничему за дворцовые труды.