Цена любви

Вера Пескова. Любовь по-волчьи-4. Цена любви

ПРОЛОГ

Дай счастью шанс. Не оттолкни нечаянно,

Не отвернись от данного судьбой.

Не предавайся грусти и отчаянью,

И крест не ставь на жизни молодой.

Что было — то осталось только в памяти.

Ты обнули душевный негатив,

Ведь жизнь — прекрасна, есть в ней место радости.

Быть может, завтра встретишь на пути

Того, кто всё вокруг раскрасит радугой,

Того, кто горе в радость обратит.

К тебе придёт нежданно и негаданно

Твоя любовь, как солнечный мотив.

С сайта http://www.inpearls.ru/ (Арина Забавина)

* * *

РОМАН

Он проснулся от толчка. Резко сел, выпрямляя по привычке спину. Каждый мускул натянут как струна, гудит чуть слышно от напряжения, тело готово ринуться в бой хоть сию секунду.

Прислушался, но уловил лишь гулкий стук своего сердца. В доме царила тишина и приятный, такой знакомый волчьим глазам мрак. Лишь узкий подоконник в спальне серебрился от лунного света.

Роман выдохнул и провел широкой ладонью по лицу. Опять этот сон. Не страшный уже, но все такой же странный, как и в ту, самую первую ночь.

- Наваждение какое-то, - пробормотал волк. Голос охрип спросони, - Когда уже кончится…

Встал, потянулся, хрустя позвонками, вышел в гостиную. Он прекрасно знал, что больше не уснет. Этот сон напрочь убивал желание снова прикрыть глаза и погрузиться в дрему. Оставалось только слоняться по тонущему в темноте дому или уставиться, застыв безвольной статуей, на луну. Благо ночь выдалась безветренная и безоблачная, и белая красавица, почти уже полная, беззастенчиво выставила на показ свой безупречно круглый бок. Роняла отсвет на черный бархат неба и на неподвижно застывшего у окна волка.

Одинокого и несчастного. Но слишком гордого, чтобы делиться своей душевной болью с кем-либо. А еще этот сон, никак не оставлявший в покое…

Начались эти странные видения через неделю после смерти его пары. Рая погибла, затравленная собаками. Роман был абсолютно уверен в этом. Когда он нашел ее изуродованное тело на пороге их дома, ему стоило невероятных усилий не завыть в голос и не броситься искать ее убийц. Сдержал себя из-за дочки. Ей нельзя было видеть этот кошмар. Ее нельзя было оставлять одну. Что, если бы он ушел и не вернулся, тоже растерзанный волкодавами? Чтобы тогда стало с дочуркой? Нельзя.

Нельзя. Нельзя. Нельзя.

Это слово застряло в его воспаленном мозгу на целую вечность. Мир сузился до крохотной белой точки в беспросветном мраке. Каждое утро, просыпаясь, Роман ничего не видел вокруг себя. Не слышал. Не чувствовал. Не знал и не хотел знать. Он не жил, он полз по холодному черному тоннелю с белой точкой света, маячившей где-то далеко впереди. Каждое движение – шажок в кромешной тьме. А вместо эха шагов, до его ушей долетало одно и то же слово – нельзя.

Нельзя – искать убийц жены, потому что он может разворошить осиное гнездо, и тогда они придут за его дочуркой.

Нельзя – мстить, потому что они могут убить его дочурку.

Нельзя – умирать, потому что дочка одна без него не выживет. В этой своре дворняг, в которую превратилась стая, не выживет. Ее затравят. Нельзя, чтобы ее затравили...

А потом ему приснился сон. Тревожный, неспокойный, болезненный. Жалящий в самое сердце. Не отпускающий вот уже несколько лет. Сон о его погибшей любимой, без которой жизнь превратилась в кошмар. Та, обескровленная и изувеченная, но еще живая, являлась ему страшной тенью, становилась в ногах у кровати и пыталась дотянуться изодранной до кости рукой до его стоп. Роман в страхе поджимал под себя ноги, вжимаясь в матрас, и безмолвно наблюдал, как его ненаглядная Рая тянулась, стараясь схватить своими окровавленными пальцами его за лодыжку. Пальцы соскальзывали, не успевая ухватиться за живую плоть, оставляя кровавые росчерки на простыни. Роман хватал ртом воздух, но кричать не мог.

- Рая, родная… любимая… - шептал он, когда к нему возвращалась возможность говорить.

Но его погибшая жена вместо ответа, начинала протяжно выть, уставившись в потолок. Кожа лоскутами сползала с ее обезображенного лица, кровь густыми каплями падала на пол, и вот уже волчица медленно превращалась в скелет. И прежде, чем Роман успевал соскочить с кровати и подбежать к своей любимой, ее кости превращались в пыль, горсткой осыпавшуюся на пол.

- Нет! – в страхе кричал Роман, повторно теряя свою волчицу.

В первый раз его крик разбудил дочку, примчавшуюся к нему и скребшую жалобно в дверь, пока Роман не пришел в себя настолько, чтобы связать два слова вместе. Впрочем, он быстро научился себя сдерживать. И спустя какое-то время сон уже не вызывал у него страх. Лишь горечь потери. Жалость к себе. Желание последовать за своей любимой.

Но – нельзя. Нельзя оставлять дочь одну.

Нельзя уходить.

Нельзя…

ГЛАВА 1

КАРИНА

Девица в зеркале ей не нравилась. Волосы всклокочены, взгляд потухший, синюшные тени залегли под глазами. Губы искусаны и обветрены. Бледность, раньше придававшая шарм, теперь вызывала ассоциацию со смертельной болезнью.

- Моя милая, ты безвозвратно больна, - тихо сказала Карина своему отражению, проводя тонкими пальцами по впавшим щекам, - Жизнь постылая, любовь безответная, словно стена…

Отражение подмигнуло, но получилось как-то печально. Ни капли былой жизненной силы не осталось в этих прекрасных черных глазах… Впрочем, оптимистом Карина никогда себя не считала. Не было причин. Она уже двадцать зим жила у отца-тирана, боясь и ненавидя своего родителя. Если бы она ни была так похожа на свою мать, которую тот любил до безумия, то…

- Прибил бы, как пить дать, - закончила Карина свою мысль вслух.

Молодая волчица задумалась, повернувшись спиной к широкому, в резной раме зеркалу. Прядь волос зацепилась за позолоченную завитушку, заставив девушку поморщиться и шикнуть на нелепый предмет интерьера. А все эти дурацкие привычки ее отца жить посреди нелепой, никому ненужной роскоши.

Ее отец любил роскошь. Во всем. От шикарных персидских ковров ручной работы до коньяка столетней выдержки. От столовых приборов из сусального золота до шелковых простыней. От коллекционных автомобилей до женщин, прекрасней которых не было ни в одной стае континента. А самой прекрасной из этих красавиц посчастливилось стать его женой.

Первой и единственной. Любимой до ломоты костей, до зубного скрежета. До дрожи в коленях.

- Любовь тебя и погубила, мамочка, - вздохнула Карина, подходя к шкафу.

Свою комнату она обставила аскетично. Все равно тюрьма, а не дом. Отцова тирания сводила ее с ума, выпивала силы и подавляла волчий дух. Ни свободы, ни права голоса в этом доме ей не давали. Далеко со двора не выпускали. Охотиться разрешали только на огражденном глухим забором участке. А все потому, что она отказалась участвовать в их дурацких заговорах и территориальных трениях. Отец все пытался воспользоваться ее красотой, соблазнить волков-соперников, подложить Карину под их чужие вонючие тела. Все, как один, дурно пахли для нее. Она умоляла отца не делать этого, не губить то малое, что держало их вместе, как семью. Но он не слушал. Не хотел, наверное. Думал, что он самый главный, самый умный и самый сильный. Что никто не смеет ему перечить.

А маленькая Карина посмела строить ему козни исподтишка.

Одному волку она откусила ухо. Второму – прокусила плечо. С третьим случилась совершеннейшая нелепица – упал в прорубь и утонул. После этого отец запер Карину в погребе на месяц-другой. Кормил раз в три дня. Бить не бил – жалел, должно быть, – но веру в семью и кровные узы разбил вдребезги. Хотя, вера эта пошатнулась в ней давным-давно, после гибели матери.

Нет, не гибели, как заставил думать стаю ее отец. Убийства. Бессердечного и страшного преступления, которое она отцу никогда не сможет простить…

Никто не ожидал, но бунтарское поведение Карины принесло результат. Как-то так получилось, что о маленькой рыжеволосой волчице сложилось в соседних стаях однозначное мнение – стервозная и опасная.

Девушка невесло хмыкнула. Видели бы они эту стервозину дома, под гнетом отца и сводных братьев! Божий одуванчик, а не стерва. Одуванчик с поникшей головой, но взглядом, способным прожечь дыру в душе даже самого стойкого волка. Хм… Пожалуй за исключением отца. Тот ее просто ненавидел. Или боялся и оттого ненавидел. Или Карина слишком напоминала ему непокорную мать, вздумавшую сбежать с другим волком, и оттого отец вымещал на ней свою злость. А братья подтявкивали из-под лавки. Сволочи лицемерные…

В дверь без стука вломился старший из трех братьев – Ингур. Толкнул толстую деревянную панель широким плечом, смачно сплюнул на пороге и пробасил:

- Эй, рыжая, отец ждет.

Карина года три как перестала утруждать себя объяснениями по поводу цвета волос. И вовсе он у нее не рыжий, а медно-красный, насыщенный и яркий как краски золотой осени. А сами волосы густые, чуть волнистые, длинные – ниже пояса. Косища получается толщиной с кулак. Только кто бы такую красоту ценил.

- У тебя паршивое воспитание, Ингур, стучаться совсем не учили.

- Не тебе меня учить, дочь потаскухи.

Вот и поговорили, подумала Карина. Ничего нового о себе она из уст Инугра не узнала.

- Повторяешься, - хмыкнула волчица.

- Заткнись и марш в гостиную. Отец не любит ждать.

Карина вздохнула. Наедине она могла позволить себе быть слабой и беззащитной, запуганной маленькой волчицей. Но перед отцом с братьями – никогда. Они ни разу не видели ее слез, как бы плохо с ней ни обращались. И никогда не увидят. Она все стерпит, костьми ляжет, но слабости своей не покажет. Пусть отец и чует запах ее страха, но она никогда не склонит перед этим тираном голову.

Умоляя себя держаться и не падать духом, Карина вышла в коридор. При этом пришлось протискиваться между дверным косяком и широченной грудью Ингура, заслонившей половину прохода. Брат, шумно дыша, неотрывно смотрел ей в глаза и даже не пытался шевельнуться. Лишь выпятил грудь еще больше, а на губах играла непонятная улыбка. Хотя чего здесь непонятного – Ингур с Кариной игрался. Подстрекал и ловил в темных закоулках, все намекая на совместную ночь, придурок. Она волкам побольше него уши откусывала, неужели Ингур думает, что она с ним не справится? Если Карина не захочет, ни один кобель не вскочет.

Но замок в своей комнате она предусмотрительно сменила. Не то, чтобы хлипкая железная пластинка такого бугая удержит, но время на побег ей даст, если что...

В гостиной было жарко и тихо.

- Что-то пасмурно за окном, - лениво протянул старый волк, восседая в широком резном кресле, украшенном шкурой одного из убитых им врагов.

- Метель обещали, - ответила Карина.

Брякнула, чтобы только не молчать. Молчать наедине с отцом было плохим знаком. С отцом надо говорить, поддерживать беседу. На худой конец, огрызаться, спорить, перечить. Ругаться, если хватает сил. Но только не молчать. Иначе он воспримет это как знак согласия и повиновения. Все ее старшие братья в присутствии старого волка всегда опускали глаза и поджимали хвосты. Им-то что? Им, наоборот, спорить со старшим не стоит. А то еще наследства лишит, выгонит из дома. А на улице холодно, голодно, эти неженки там долго не протянут.