Геймер. Сборник

Глава 15Осенние ароматы

Самурай не должен позволять личным чувствам возобладать над чувством преданности своему господину. Кто поступает так — безумен.Токугава Осиба. Из собрания сочинений. Том I. Секреты радуги

— Сила духа и самообладание — вот основа стойкости истинного самурая. Если самурай продолжает какое-то время стоять на ногах после того, как ему отсекли голову, это говорит о его мужестве, силе духа и самообладании. Любой самурай с детских лет должен стремиться к этому. Несколько лет назад, желая проверить правоту данного суждения, я казнил десятерых попавших ко мне в плен самураев из клана Мако, о жизни каждого из них перед этим я расспросил их однополчан. Двое остались стоять на ногах десять и пятнадцать ударов сердца. В то время как их друзья свалились сразу же, точно куклы для тренировки. Это говорит о потрясающем мужестве двух героев. Желая выразить свое восхищение, наши самураи разразились аплодисментами. А я подумал, что если бы эти молодцы каким-нибудь образом остались живы, я бы не моргнув глазом взял их в свой отряд. Впоследствии я неоднократно проводил подобные эксперименты, точно ребенок, радуясь, когда кто-нибудь из обезглавленных самураев оставался на ногах дольше, чем его сотоварищи. — Дзатаки закончил диктовать, доброжелательно глядя на согбенную фигуру секретаря.

— Я успел. Спасибо, что подождали. — Тёси поднял глаза на князя. — Все на сегодня?

— Пожалуй, что все. — Дзатаки потянулся. — Хороший день, думаю прогуляться перед обедом. Не знаешь, где мой сын?

— Господин Хаято, — секретарь помахал в воздухе исписанный изящными иероглифами лист. — Я видел его возле зверинца, должно быть, опять ходил к своей пленнице.

— Что значит опять? — Дзатаки смущенно отвернулся от Тёси, — вдруг до него дошло, что с момента появления в замке малышки он ни разу не поговорил по-настоящему с Хаято и не выяснял о нем у слуг. Странным образом маленькая бессловесная девочка заслонила собой все, в одночасье изменив жизнь одного из лучших агентов ордена «Змеи». Об этом следовало подумать.

— Так господин Хаято проводит там почти что все свое время, — секретарь пожал плечами, — вот даже на охоту не поехал, деревни вчера отказался объезжать сам, сотника вашего, как его, тот, что на место прежнего Кадзума, ну как его, забыл, попросил. Все время с ней, даже, я слышал, гонца в Киото послал, чтобы оттуда лекарь к ней пожаловал.

— Однако, — только и мог сказать Дзатаки, — что же, она, никак, болеет? Надо поговорить с сыном. — Он поднялся.

— Болеет, не болеет, как знать. — Секретарь вынул из-за пазухи перо и, положив его на лист бумаги, наклонил страницу так, чтобы перо свободно скатилось. — Вроде готово. Прикажете оставить здесь или отдать под охрану самураю?

— Под охрану. — Дзатаки потоптался на месте, восстанавливая в ногах кровообращение, после чего решительно вышел из комнаты.

Сын начал пренебрегать своими обязанностями, это, конечно же, плохо и достойно порицания, но он-то сам куда смотрит? С ним-то что происходит? Ведь как сейчас перед глазами стоит один из десятников, доложивший, что из гарнизона исчезли несколько самураев. Да еще каких! Сотник Кадзума, десятник Юкио и с ними еще три человека. При этом было совершенно ясно, что просто так бежать они не могли. Не такие люди, чтобы бросать высокие посты, сытную жизнь и спокойную службу. Мирное время все-таки разительно отличается от войны. И если во время проведения боевых действий Дзатаки отнесся бы с философским спокойствием к исчезновению сотника и десятника, ну, перешли на сторону врага, дрянь-людишки, что ты тут будешь делать? Сам виноват, платил бы больше — они бы не убежали. Спасибо хоть сами ушли, не сманив с собой всех своих подчиненных, но в мирное время… какой смысл?..

Но если ребята исчезли не по собственному желанию, возможно, они попали в какую-нибудь ловушку. И скорее всего сейчас уже были убиты.

Вот о чем следовало задуматься. И не просто задуматься, а поднимать тревогу, прочесывать лес, проводить следствие, наконец. А вместо этого он, старый дурак, продолжал как ни в чем не бывало нянчиться с, по сути, чужим для него ребенком и писать мудрые трактаты в помощь воспитателям самурайских отпрысков.

С ним, без сомнения, что-то происходило, что-то неправильное. И с ним, и с Хаято. Обычно такой исполнительный, толковый юноша вдруг начал вести себя как заправский лентяй и пустобрех. Как живущий в свое удовольствие глупец. С этим нужно было что-то делать.

Не зная, найдет ли он сына в зверинце, или проще послать за ним слуг, Ким-Дзатаки решил первым делом навестить загадочную пленницу, отнимающую столько времени прежде дисциплинированного и послушного Хаято.

Отвечая на приветствие дежурных самураев, даймё спустился в сад, где, минуя клумбу с диковинными, привезенными из Китая трехцветными пионами, свернул по изящной, посыпанной просеянным песком дорожке к флигельку, в котором размещался зверинец. Конечно, в зверинец можно было попасть и непосредственно из замка, но Киму-Дзатаки хотелось подышать свежим воздухом.

Толкнув тяжелую европейскую дверь, он оказался в небольшой прихожей, в которой у стен в образцовом порядке стояли несколько бочек и сундуков с садовым инвентарем, а также вениками и совками, при помощи которых убирались в клетках.

Дзатаки миновал предбанничек, и, постучав во вторую дверь, был остановлен сидящим за ней стражником.

Лениво прошипев «кто идет», тот обнаружил, что хамит собственному даймё, и тотчас вытянулся в струнку. Дзатаки кинул на грубияна убийственный взгляд, мимолетно отметив, что старый тюремщик кого-то ему напоминает, и, тотчас забыв о происшествии, прошел к клеткам.

Первое, что бросилось в глаза, была окружающая пустота и непривычная тишина. Большая половина стационарных клеток оказались пустыми. Ничего не понимая, даймё прошелся вдоль зарешеченных камер, в которых совсем недавно сидели лисы, медведь и парочка ручных ягуаров, не понимая, что могло произойти со зверями. Пока не наткнулся взглядом на лежащую у стены в самой просторной клетке девушку. Точнее, сначала он не разглядел, кто это, просто понял, что это она. Пленница синоби походила на куль тряпья, на мусорную кучу, на что угодно, но только не на человека.

Ким-Дзатаки подошел ближе, какое-то время пытаясь разглядеть девицу. В тусклом дежурном свете двух китайских фонарей он никак не мог рассмотреть ее лица.

Дзатаки крикнул сторожа и, не глядя на вошедшего, потребовал принести еще света.

Когда возле клетки с девой выстроилось целых четыре фонаря, князь велел открыть дверь и, держа руку на рукояти меча, прошел внутрь.

Странное дело, грязное, всклокоченное существо, которое, возможно, совсем недавно было юной девушкой, по всем правилам должно было вонять хорошо лежалым сыром, Ким втянул ноздрями воздух зверинца, учуяв только непонятно откуда взявшийся аромат прелой листвы. Он подошел ближе, ожидая, что в любой момент бесноватая схватит его за ногу. Рядом с девой приятный запах листьев усиливался. Ким присел на корточки, потрогал жилку на шее. Пульс был слабым, сердечко тюкало еле-еле, отмечая последние минуты жизни. Неудивительно, что Хаято вызвал к ней лекаря.

Князь понюхал руку, которой только что щупал пульс на шее девушки, рука пахла осенними листьями.

Уже ничего не опасаясь, Ким-Дзатаки перевернул девицу на спину, погладил по лицу, убирая назад слипшиеся волосы, теперь запах листьев сделался настолько сильным, что князь ощутил себя в русском осеннем лесу или парке и даже увидел осенний Михайловский.

«Что за наваждение?»

Он хотел было уйти, но какая-то неведомая сила влекла его к чумазой пленнице так, словно перед ним лежала не оборванная, грязная нищенка, а сказочная принцесса. Сколько же ей было — десять? Тринадцать? Пятнадцать? Горе и лишения могут преждевременно сделать ребенка взрослым или даже старым, наградить седыми волосами. Дзатаки провел ладонью по лбу, и она начала благоухать осенью, отер руки о штаны, и его одежда тут же ответила нежным ароматом осенней листвы.

«Низкое давление, больное сердце, полное истощение организма, — подвел он итог осмотра, стараясь не смотреть на девушку, чье непостижимое очарование пугало его. — Если сын послал гонца в Киото, и тот не очень спешит, добраться ему три дня, плюс еще три — привезти лекаря. Можно, конечно, попробовать вызвать своего врача из ордена, но это может показаться подозрительным, да и как объяснить, как я отважился напасть на клан ниндзя, да еще и забрал оттуда, можно сказать, живого свидетеля? Для собственной безопасности следовало говорить синоби. — Ким почесал в затылке. — Незадача. С другой стороны, в ордене девку проколют чем надо. Может, еще и на ноги удастся поставить. Как говорится, враг моего врага мой друг».

Он бросил взгляд на распростертую у его ног девицу, вновь ощутив мощное желание остаться с ней.

«Нехорошо вот так держать в клетке беспомощную девушку. Должно быть, ей и так досталось от синоби, а мы спасли и снова посадили на цепь. Весьма стыдно получается. — Он присел рядом с пленницей, вглядываясь в черты ее лица. — Да она красавица, — мелькнуло в голове Дзатаки. — Не зверь, не дикарка, а настоящее совершенство! Нужно отдать приказ немедленно помыть ее и перенести в замок. Должно быть, это ребенок из какого-нибудь самурайского клана, может даже сестра моей крошки. Сестра, а мы с ней так по-хамски обращаемся».

Он наклонился к лицу девушки, аромат прелых листьев удивительным образом заводил Кима, заставляя его дышать чаще, втягивая в себя осенние ароматы запоздалой любви. Или это ему так показалось. Ким воровато оглянулся и, задрав девке грязную истлевшую рубаху, прильнул к ее избитому, грязному телу, нежно целуя разбитые, припухшие справа губы.

Секунда, и он сам не понял, как слился с ней в одно целое, втекая в нее и отдавая толчок за толчком свою энергию или свою жизнь. В какой-то момент Ким с удивлением и радостью обнаружил, что глаза девушки приоткрылись, она внимательно поглядела на усиленно двигающего бедрами даймё, и тут же он взорвался в нее, заставляя прежде безучастное тело выгибаться под ним, отчаянно впитывая энергию жизни.

Ким-Дзатаки очнулся, услышав шаги в саду, и успел кое-как привести свою одежду в порядок, когда дверь зверинца открылась. На пороге стоял Хаято.

— Отец? — Глаза юноши округлились. — Он окинул с ног до головы фигуру даймё, переводя взгляд на вновь потерявшую сознание девушку и затем снова на отца. — Что вы делаете здесь? — Он закусил губу, правая рука легла на рукоять катаны[38].

— Что делаешь ты?! — Ким-Дзатаки повысил голос. — Что делают твои слуги, если за две недели пребывания у нас пленницы вы не догадались ни помыть, ни переодеть ее! Враг моего врага мой друг! — повторил он для сына вслух, стараясь не глядеть ему в глаза и сгорая от стыда за содеянное.

— Ты хочешь сказать, что я могу перевести ее в замок? — не понял сын.

— Давно уже должен был! — Ким пытался скрыть свое смущение за агрессией. — Посмотри, у бедняжки сердце еле бьется, не сегодня завтра преставится, а ты все видишь, а не можешь замкового доктора кликнуть. Сам не в состоянии, мне бы сказал. Или ждешь, что она подохнет здесь? Ты этого хочешь?! — Ким-Дзатаки боком выбрался из клетки, опасаясь приближаться к сыну, аромат осенних листьев теперь исходил от его одежды и тела с такой остротой, что голова несчастного даймё кружилась, и в этой самой голове была одна мысль — убить проклятого ублюдка и остаться наедине с ней.