Красный браслет

* * *

Платон лежал на кровати без подушки, с закрытыми глазами, к его руке тянулась прозрачная трубка капельницы. Доктор склонился над ним, стоя спиной к двери. Жене показалось, что его сутулые плечи подрагивают.

– Нет! – заорала она, бросаясь вперед. – Остановитесь!

Малыш на ее руках испуганно заскулил, хаотично замахал руками. Вадим Андреевич обернулся, отпрянул – только это и спасло его от рокового прикосновения. Воронцов открыл глаза, рывком сел, вырвал из руки иглу. Вскочил и шагнул к девушке, осторожно отобрал у нее ребенка. Мальчик, явно узнав его, издал торжествующий клекот, изо всех сил обхватил его за шею.

– Женя, в чем дело?! – закричал доктор.

– Я испугалась, что вы… уже… потому что подслушала…

Челюсть ходила ходуном, Женя пару раз прикусила язык. Вадим Андреевич глянул умоляюще, прижал палец ко рту. Заговорил, гипнотизируя ее взглядом:

– Мы с Платоном разошлись во мнениях по поводу трактовки «Легенды о Великом Инквизиторе». – Он указал подбородком на томик Достоевского на сдвинутой к стене подушке. – Хотя молодой человек помнит текст до последней запятой, я все же больше доверяю собственным глазам, поэтому раздобыл книжку и вернулся. А заодно и капельницу решил поставить, пока мы тут общаемся.

– Капельницу, – выдавила из себя Женя, пожирая бывшего друга уничтожающим взглядом. – Капельницу, значит. Да вы просто нелюдь какой-то, Вадим Андреевич.

Он снова приложил палец к губам, нахмурился, но девушку уже было не остановить.

– Платон, они собираются убить тебя сегодня после обеда! – крикнула она. – Приказ Хозяина! А этот тип тебе капельницы ставит и о Достоевском болтает, чтобы ты ничего не заподозрил!

Воронцов не вздрогнул, но сперва внимательно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на доктора. Если и собирался что-то спросить, то потрясенное лицо последнего сказало ему все. Платон крепче прижал к себе малыша, снова глянул на Женю, спросил:

– Младших тоже?

Она измученно помотала головой:

– Нет, их оставляют. Платон, тебе надо уходить отсюда прямо сейчас! С малышом ты пройдешь мимо охраны, стрелять они не посмеют, побоятся нарушить приказ Хозяина. Доберешься до друзей, и бегите куда угодно, лишь бы подальше от этих зверей! Ну что же ты?!

Ее поразило, что Платон стоит у кровати, поглаживая по голове малыша, словно не собирается спасаться сам и спасать своих друзей.

Воронцов спокойно обдумал что-то и посмотрел на доктора, подпирающего бессильно стену, спросил:

– По какому плану все должно происходить?

Пауза, потом Вадим Андреевич заговорил так странно, словно на горле его была затянута петля:

– Прости меня, мальчик. Если бы я мог хоть как-то тебе помочь, поверь, я бы жизни своей не пожалел. К несчастью, никаких вариантов. Сегодня после полудня помощник Хозяина собирается отвезти тебя в город, чтобы ты мог… – мучительное сглатывание, – повидаться с друзьями. Я так понял, что это его личная инициатива, раз уж Виктора Антоновича нет в резиденции. Тебя никто не тронет, конечно же. Но одна из ваших… она в Институте, и, значит…

Он безнадежно помотал головой, уронил ее на грудь. Платон кивнул, показывая, что все понял.

– Прайд ведь тоже в Институте?

– Да, – собрался с силами доктор. – Его ждет серьезная операция.

– Это связано с тем, что я напал на него?

– Разве что отчасти. Мальчик мой, это не личная месть. Видимо, он понял, что не сможет управлять вами, особенно теперь. Я в самом деле хотел быть с тобой в эти часы, хотя, согласен, это выглядит чудовищно.

– Ну что вы, Вадим Андреевич, – мягко сказал Платон. – Я вам благодарен. И тебе, Женя.

Девушка не отреагировала, просто смотрела на него в упор – она вдруг поняла, что все ее усилия были напрасны.

Воронцов встал и бережно усадил ребенка на покрывало. Тот немедленно сморщился, потянулся к нему ручками. Платон шагнул к Жене, у нее даже мелькнула странная мысль, что сейчас он обнимет ее. Но парень лишь наклонился и поднял с пола обе перчатки с раструбами – Женя и не заметила, когда они свалились с ее опущенных в отчаянии рук.

– Отнеси мальчика обратно, ладно? Раз уж я знаю правду, то не хотелось бы терять зря времени. – Платон повернулся к доктору. – Вадим Андреевич, вы могли бы найти Павла, придумать причину, почему ему лучше поторопиться с поездкой в город? Скажите, например, что я беспокоен, что-то почувствовал.

– Машина уже под парами, – прозвучал из-за приоткрытой двери подчеркнуто траурный голос, и Павел собственной персоной вступил в комнату. – Само собой, я понимаю всю трагичность момента, мой мальчик. И, едва закончив свои дела, поспешил к тебе, чтобы отвезти к друзьям. А тут, смотрю, тебя уже освобождать пытаются. – Он обвел глазами поникшего доктора и оцепеневшую Женю, заверил: – Но это, само собой, останется между нами, потому что я всей душой на стороне освободителей. Жаль, что не в моих силах чем-то помочь. Разве что поспешим. Ну, пошли?

Он посмотрел на Платона, тот кивнул, сделал шаг вперед. Но замешкался, чтобы спросить:

– Вадим Андреевич, могу я взять книгу? По пути успею глазами пробежать спорный отрывок, кажется, я в самом деле ошибочно расставил акценты.

Доктор оцепенело кивнул. Воронцов вышел из комнаты первым, Павел с торжественно-траурным видом следовал за ним.

Сдаваться властям Института Редкий пока не был готов, поэтому отступил и неслышно ввинтился в палату, тоже одиночную, только кровать стояла у другой стены. Испугался, вдруг сестра идет именно сюда. Даже во рту стало горько: неужели он не повидает друга?

Время шло, и он не знал, проверяет ли медсестричка все палаты подряд или давно уже покинула отделение, а выглянуть в коридор пока не решался. Вместо этого зачем-то подошел к пациенту, облепленному датчиками погуще Василия, каким он видел его в последний раз. Непонятное любопытство заставило Эдика наклониться и всмотреться в больного.

Это оказалась девушка лет двадцати пяти. Свободным от датчиков оставалось лишь ее широкоскулое лицо с крупными выразительными чертами. Встречаются изредка такие цельные типажи, когда по одной лишь кисти руки можно составить полный образ. А Эдик видел гораздо больше, и он как-то сразу догадался, что у девушки наверняка светлые волосы с оттенком пепла и пронзительно-голубые глаза. А о том, что она очень красива, и гадать не приходилось, хотя пациентка была до синевы бледна, губы запали, череп гладко выбрит. Голова частично скрыта под бесконтактным шлемом с розоватой подсветкой, такую он у Васи на шее наблюдал. Еще тогда предположил, что это какая-то фишка для заживления. Шли секунды, а Эдик словно залип на очень белой, похожей на колонну из белого мрамора шее девушки, широких гладких плечах. Успел даже заценить маленькую крепкую грудь, усилием воли отвел глаза, пробормотал сам себе:

– Извращенец ты чертов.

Шепотом ведь сказал, но вдруг глаза девушки распахнулись. И оказались светлыми до прозрачности, небесно-голубыми, как он и думал. Сначала взгляд бессмысленно блуждал по потолку, потом остановились на лице Эдуарда.

Сильное волнение отразилось на лице девушки. Почему-то вид Редкого ее тревожил, хотя он мог поклясться, что никогда не встречал эту красотку. Синеватые ниточки губ начали шевелиться, из них вылетали шелестящие бессмысленные звуки, глаза явно молили о чем-то. Эдик, сильно взволнованный, наклонился как можно ниже, стараясь разобрать, что девушка пытается сказать.

– Ну, успокойся, милая, и попробуй еще разок, – уговаривал он.

Эдуард не был уверен, что в самом деле хочет услышать ее слова или просьбу, но и оставить бедняжку в таком состоянии никак не мог. Возможно, ей больно, нужна срочная помощь. Хотя должны же на сигналы аппаратуры набежать врачи, почему не бегут? Кажется, не судьба ему повидать напоследок друга Василия.

Редкий начал медленно отступать и вдруг явственно расслышал:

– Маго…

– Что? – дернулся и застыл Эдик.

– Маго…

– Слушай, – он уже снова стоял у постели, мокрый от волнения, – я не знаю, о каком Маго ты говоришь. Но если о мальчишке одиннадцати лет, то с ним все в порядке. Но ты, конечно, о ком-то другом хочешь знать, да?

Девушка без сил смежила веки, браслет на ее руке отчаянно мигал. Легкий писк аппаратуры слился в один непрерывный зуммер. Эдик понял, что пора делать ноги. Выскочил в коридор, на спринтерской скорости домчался до палаты Василия, ворвался туда, закрыл дверь. Подскочил к кровати и начал вглядываться в лицо друга, осознавая, что у него может оставаться всего-то несколько секунд. Он даже не сразу понял, что Вася-то не спит, смотрит на него в упор.

– Гляди-ка, снова двуглазый, – в слабом пока голосе звучала та веселая ирония, такая узнаваемая, что Эдику захотелось разрыдаться. – И пришел обоими глазками на друга посмотреть. Орел.

– Тебя, Вась, теперь и половиной глаза трудно не заметить, – хмыкнул Эдик. И сдавил руками шею повыше кадыка, стараясь раздавить горячий соленый комок.

– Понимаю, о чем ты. Сестрички целое зеркало из гардероба притаскивали, чтобы я свыкался понемногу. Но такое богатство даже не разглядишь зараз.

– Во-во, – поддакнул Редкий. – В спортзал пока не тянет?

– Не, – погрустнел Василий. – К Машеньке тянет, но когда теперь до нее доберусь? А главное, как? Мне теперь ни в один люк не протиснуться.

– Вась, здорово, что ты остался собой! – не сдержался Эдик.

– А кем же еще? Все в голове. – Василий дернул рукой, наверное хотел постучать пальцами по черепушке, но пока не особо владел новым телом. – Придется приспосабливаться. Умора на меня смотреть, да?

Выглядел он в самом деле комично: смешные галочьи глаза, лицо все в сеточке мимических морщин, маленькая голова с мелкими чертами на холеном теле олимпийца.

– Зато все девчонки твои будут, – хмыкнул Эдик. – Кто тебе в лицо-то станет смотреть, да и высоковато голову задирать. Так что готовься к повальному успеху.

– А оно мне надо? – поморщился Василий. – Привык я, понимаешь, к одиночеству. Давно атрофировалось все.

– Так теперь все новое, в наилучшем виде.

– Пошляк. Я в духовном смысле. Вот лежу и думаю: оставят меня в санитарах или нет? Ну или хоть кем-нибудь, только чтоб в Институте.

Эдуард даже руками всплеснул:

– Какой санитар, ты что! Ты теперь медицинская диковинка, будут небось по заграницам возить, демонстрировать.

– Да замолкни, двуглазый, – срезал его бывший санитар. – Это моя недоработка: мало я тебе успел показать в Институте. То, что со мной проделали, – это шаг назад, устарелая метода. Сейчас иначе научились, пересаживают только сам мозг. А чего, личность сохраняется, результаты даже лучше, никаких тебе шрамов на шее. Или под мозг тело выращивают, вон как твой глазик вырастили, вот это в самом деле новшество. Я одного профессора пожурил, а он мне: «Вась, так тело у нас только женское было, а ты вроде человек старой закалки. Думали еще твой мозг сохранить, пока тело не вырастим, но больно он мелкий, побоялись, что усохнет в ноль». Это он типа шутит так… Эй, друг!

Эдик в самом деле выпал из реальности, вся кровь отхлынула в ноги, он едва удерживал вертикальное состояние. Он вдруг догадался, кто была та девушка в палате.