Девочка с Севера

— Это как-то относится к породе собак? — Серж напряженно нахмурился.

— Никоим образом.

— А… — Лицо того просветлело. — Так ты англичанин! Вот уж нипочем бы не подумал. Давай выпьем за это!

— Простите, я не пью в такой час, — отрезал Александр.

— Водки! — рявкнул Серж.

Когда стюардесса принесла еще две стопки, Александр отрицательно мотнул головой, добавив, чтобы скрасить отказ:

— Прошу прощения.

— Ну.., тогда ты хоть посиди со мной. — Серж склонился к нему и, доверительно шепнув, подмигнул, — Очень хочется выпить.

В общем-то, предложение соприсутствовать не выглядело вызывающим, учитывая то обстоятельство, что выхода у Александра все равно не было — самолет уже набирал высоту.

— Так чем нонче занимаются Деб… Деб.., тьфу ты, леший. — Язык Сержа отставал от мысли. Наконец он нашелся, выпалив:

— Чем теперь аристократы занимаются?

Александр пожал плечами и улыбнулся. Улыбка вышла у него несколько кислой от сознания, что лететь с этим нетрезвым господином бок о бок ему предстоит не менее четырех часов. Он бы предпочел провести это время более плодотворно. Он согласен был даже на компанию пожилой леди, уже донимающей всех окружающих рассказом о своей внучке Милисенте, которая похожа на едва распустившуюся розу. К подобным характеристикам Александр научился относиться скептически, поскольку недавно его чуть было не женили на девушке, про которую все ее родственники, как один, трубили в трубы, что более дивной розы не встретить на всем побережье. Каково же было удивление юного Доудсена, когда его представили высоченной особе, телосложением напоминавшей оглоблю, с длиннющим носом и мутными глазами цвета старой пакли.

— Чего молчишь, отпрыск древнего рода? — Серж нетерпеливо дернул его за шарф.

— Лучше всего у аристократов получается есть и пить, — Александр невольно поморщился. Он с трудом переносил, когда его трогают.

— А-а-а, — разочарованно протянул собеседник. — Ну так для того, чтобы хорошо жрать, вовсе не нужно быть аристократом. Я вот, к примеру, совершенно не аристократ!

Александр подумал, что Серж мог бы и не упоминать об этом. И без того понятно.

— Вы коммерсант? — попытался догадаться он.

— Более или менее. Я, вишь ли, тоже человек с именем, — не без гордости сообщил Серж. — Ну тебе-то, доходяге англицкому, мало что моя фамилия скажет, а вот в России Боброва знают прекрасно. Мой отец — бывший министр внешней торговли бывшего СССР. А я его наследник, соответственно.

— Тоже министр?

Серж фыркнул.

— На хрена мне это сдалось! Я вольный художник.

Александр опять напомнил себе, что Доудсены всегда славились умением поддерживать светскую беседу, а потому поинтересовался:

— Вы маслом пишете?

Удивительно, но подобное умозаключение вызвало смех русского:

— Ха! Чудаки вы, иностранцы! Маслом! Да я за всю жизнь не нарисовал ничего более оригинального, чем три известные буквы на заборе.

«Вольный художник» в наши дни может быть кем угодно. Лишь бы в штате не состоять.

— А-а-а, — протянул Александр и кивнул, хотя мало что понял.

— Я то там, то здесь. Везде состою, нигде не числюсь.

В основном в совете этих, как их, — он пощелкал пальцами, дабы взбодрить память, — не то попечителей, не то спонсоров, не то владельцев. В общем, везде по-разному.

Все дни заняты, на себя времени нет. Вот лечу, между прочим, тоже не просто так. Я в Лондоне был по делу.

Молодого Доудсена не слишком занимали дела Сержа, но чувство самосохранения подсказало ему, что сейчас лучше выслушать собеседника до конца.

— Друган мой там загремел за решетку, — зевнув, продолжал тот. — Пытаются пришить бедолаге, что он какие-то деньги перевел на подставные счета. Я им говорю: «Вы чо, мужики, патиссонов несвежих обхряпались?!» Юрчик — это дружок мой — и фразу-то «подставные счета» не выговорит. Он в банке сидит наместником. Дурак дураком и оболтус к тому же! А ваши зануды заладили: «Подставные счета да деньги из Чечни». В общем, сидит теперь Юрчик в англицкой тюряге. И расследование идет полным ходом. Вот дурень.

— Но ведь это противозаконно…

— Вот я им то же сказал. Я говорю, Юрчик — русский мужик, так что пускай тухнет в русской тюряге, в какой-нибудь Владимирской губернии. У меня ж на родине такие связи, что его, только моргни, отпустят.

А они — нет. Будет сидеть у нас. Меня к нему даже не пустили. Показали видеозапись, ну, чтоб убедились мы с его адвокатом, что он в порядке. Юрчик — умора. Комбинезон на нем оранжевый, рожа зеленая. Приперся в Лондон на встречу к зазнобе, а тут его так встретили. И ведь хрен бы с ней, с отсидкой этой. Все равно добьюсь, что его в нашу тюрягу переправят, а по-вашему, экстрадируют, значит. Жуть, как подумаю, что Юрчику светит, когда он домой вернется. Дело-то вскрылось, по всем каналам показали. Наши там с НТВ околачивались. А жена у Юрчика — бой-баба. Она ему устроит изоляцию почище всякой тюряги.

Александр мало что понял из этого душещипательного монолога, в конце которого Серж даже всхлипнул и шумно высморкался в салфетку, висящую на спинке кресла и предназначенную для головы пассажира. Однако Доудсен предпочел придать своему лицу сочувствующее выражение.

— Слушай, друг, давай за Юрчика выпьем, — неожиданно взревел Серж, подзывая к себе стюардессу. — Ему, бедняге, очень тяжело без водяры. Он ведь ни дня без нее не жил, пока не зачалился.

Александр призвал к себе все мужество, но оно было сломлено напором русского. В такой ситуации любой Доудсен не стал бы испытывать судьбу. И, подчинившись диктату предков, юный Доудсен смирился.

***

Маша Иванова замерла на перроне Ярославского вокзала, с наслаждением вдыхая теплый, по северным меркам, воздух. Ноль градусов в октябре — это же просто сказка. В родной Инте, маленьком северном городке, уже снежные сугробы. Она закрыла глаза. На перроне пахло слякотью и беляшами. Маша представила себе маму, склонившуюся над ее письмом. Конечно, она будет плакать, а отец непременно пригрозит всыпать ей по первое число. Знай они о ее планах, нипочем бы не отпустили. Сейчас небось сердятся, обижаются.

"Но не прогуляться же я в Москву приехала, — оправдывала себя Маша, — Я же и для их будущего стараюсь. Вот стану звездой, и все будет хорошо!"

Маша действительно приехала не просто так. Не как туристка и не за шмотками. Она приехала навсегда. Она приехала покорить Москву и имела целью положить этот гордый город к своим ногам. Она хочет стать звездой и непременно добьется своего, чего бы ей это ни стоило.

А почему бы и нет? Она прекрасно поет, хорошо сложена, неплохо танцует, и в отличие от многих знаменитостей российской эстрады окончила музыкальную школу с красным свидетельством. В интинской студии звукозаписи она записала три песни на диск, сшила костюм, накопила аж пятнадцать тысяч рублей, что по московскому курсу — пятьсот долларов, а потому готова к штурму столицы. Зря она, что ли, пела в местном ресторане, потешая пьяных бизнесменов, которых только из страха не называют как положено — бандитами? Зря, что ли, целый год мужественно терпела ухаживания всевозможного сброда — ресторанных поклонников, которые на трезвую голову и имени-то ее не могли вспомнить? Так и звали Ledy in red за то, что пела на бис известную песню в красном до пят платье. Зря разве она скрывала от родителей, что вечерами работает в месте, которое отец — добропорядочный мастер шахты, а тем более мать — учительница стороной обходили? Зря врала и выкручивалась? Ничего подобного! Все у нее получится. Главное — талант. «Девочка с Севера, девочка ниоткуда», — пропела она гимн своей жизни. Именно с него все и началось.

Не исполни группа «Премьер-министр» эту песню на конкурсе Евровидения, может быть, и не собралась бы Маша Иванова в дальнюю дорогу. Не пришла бы ей в бессонной ночи шальная мысль бросить родительский дом и податься навстречу славе и богатству, о которых и мечтать-то было боязно. Поступила бы она следующим летом в Сыктывкарское музыкальное училище и окончила бы свои дни учителем фортепиано в Интинской музыкальной школе. Вышла бы замуж за какого-нибудь шахтера или бизнесмена средней руки, родила бы детей, и все, капут прекрасной мечте. Но песня прозвучала. Она узнала в ней знак от судьбы. Надо ехать, надо сражаться за свое будущее. И Маша начала готовиться к своему бегству.

Главный вопрос — деньги. Виталик — тот самый звукорежиссер, который и песни ее записал — подкинул работенку — привел Машу в модный, по местным меркам, ресторан «Астория». Предупредил, что контингент еще тот, но платят хорошо. А то плохо — по сто пятьдесят рублей за вечер. После пяти «концертов» она справила себе то самое красное платье с глубоким вырезом на спине. До того эффектный наряд получился, что в ресторане даже ставку Маше увеличили — до двухсот рубликов. Копить на Москву стало легче. А как подкопила, сказала родителям, что едет на День открытых дверей в Сыктывкарское музучилище, а сама мотнула вон куда — на перрон Ярославского вокзала. Так что боись, надменная столица! Скоро ты будешь выть от восторга перед Марией Ивановой.

***

Потомок древнего рода зябко переминался на холодном московском ветру, с тоской вспоминая зеленые газоны родного Лондона, по которым причудливым узором были разбросаны разноцветные осенние листья. Октябрь в Европе — сочные краски, крупные мазки, пейзажи, наполненные глубоким смыслом…

— Ox! — невольно вздохнул Александр.

Он закрыл глаза… Из-под ног его уходила в высокое небо тисовая аллея. Любимый скакун, породистый, поджарый, едва касаясь копытами земли, нес его к огромному старому замку Матчингем, коим издавна владели дербиширские Доудсены. Сейчас юный отпрыск увидел свой отчий дом так ясно, что у него защемило сердце. Тонкие путы вьюна покрыли северную башню, отчего издали она кажется бархатной, восточная галерея уставлена цветочными горшками, и с ранней весны до поздней осени тут солнечно и многоцветно. Каминный зал с любимой картиной отца — большим портретом Алисы Доудсен, прабабки Александра, необыкновенно похожей на его мать. Библиотека, столовая и место его дислокации в отрочестве — конюшня с аккуратно развешанной сбруей и седлами…

— Куда едем?

Александр вздрогнул и, открыв глаза, уставился на усатого господина, по пояс высунувшегося из старого «Мерседеса».

— Ну, чего уставился, едешь или будешь дальше замерзать? — Господин расплылся в широченной улыбке.

«Природа распорядилась таким образом, что ни при каких обстоятельствах лицо этого шофера даже на секунду не может стать красивым, — подумал про себя сэр Александр Доудсен. — А его звериный оскал вряд ли служит визитной карточкой добропорядочного человека. Даже если не учитывать его красных прыщей и сильно выраженного косоглазия».

Он беспомощно огляделся, ища какой-нибудь другой автомобиль, но желающих везти в город больше не находилось.

Зато в ста метрах от него замаячила знакомая фигура недавнего попутчика.

— Эй! — кричал он, размахивая руками, словно орел крыльями. — Эй, аристократ хренов, айда в мою тачку.

Надежнее шофера не сыщешь! — Тут он с размаху ткнул себя кулаком в грудь. — Давай в «Метрополь», устриц нажремся, вспомним Англию!