Нестандартный ход

— По-моему, обо мне ты знаешь непозволительно много — намного больше, чем знаю о тебе я.

Элиза высвободила ноги из туфель и подняла их на сидение. А потом медленно опустила голову прямо Роме на колени, подперев щеку ладонью и уставившись на спинку переднего пассажирского кресла. Секунда — и его пальцы нырнули ей в волосы, начав перебирать пряди.

И внезапно захотелось… Захотелось расплакаться. Даже не так — разреветься. Выть белугой. Отчаянно, как умеют именно дети.

Она сама себе удивилась. Слезы — не её стезя. Раньше не замечала за собой такого проявления эмоций. Что же с ней творится рядом с этим мужчиной? Ну, почему так непреодолимо хочется прижаться к его груди и уткнуться носом в самое сердце, выплакать хаос внутри и…успокоиться? Откуда железная уверенность в том, что он, именно он и только он, способен понять и принять? Выслушать, но главное — услышать.

Как ей осточертело бороться с клеймом роковой красотки. С проклятьем безупречной красоты. И другими клише.

Что с самого детства её травили всевозможными способами, заставляя чувствовать себя виноватой в том, что родилась с такой внешностью. Девочки отказывались с ней играть, потому что мальчики поголовно хотели играть только с ней. В школе даже мамы одноклассниц позволяли в адрес невинного ребенка нелицеприятные реплики, потому что в классе случались потасовки из-за Элизы, в которых сама она никогда не участвовала — одноклассники дрались за право сидеть рядом, пока учителя не вмешались и не стали сажать её одну за первую парту. И дальше становилось только хуже. Женская зависть — вещь омерзительная и беспощадная. А подростковый период — и вовсе один из ужаснейших отрезков жизни девушки.

С Кристиной она познакомилась где-то в восемнадцать, когда в тайне от родителей решила подзаработать, чтобы облегчить им финансовые тяготы. Модель — громко сказано, это не о тех моделях, что щеголяют по подиуму. Но они действительно снимались для различных каталогов одежды и рекламы всевозможных магазинов. Полярно разные и при этом одинаково востребованные, обе попали к одному агенту и часто сталкивались. Мнимая напарница была раскрепощенной и современной, а вот Элиза — нет. После многочисленных отказов позировать в нижнем белье она удостоилась целой сардонической лекции в исполнении Крис, зло издевающейся над подобной старомодностью, и увы…это било по самолюбию. Рождало новые комплексы. Вводило в ступор.

Элизе казалось, что она никогда не угодит окружению. То её ругают за бойкий характер и ненужную принципиальность, которыми не следует обладать восточной девушке. Ведь восточная девушка — это о покорности, смирении и скромности. Они не прут бульдозерами к намеченной цели и не подрывают авторитет мужчины. А когда приходит время продемонстрировать эту самую взращенную скромность, кто-то тут же тычет в неё, говоря, что это глупо и неестественно в нынешнем веке, а вот умение продать себя подороже — высший пилотаж.

— Она эскортница, Ром, — прошептала Элиза, проглотив ком в горле и отдавшись приятным ощущениям, что дарили его пальцы, играющие её локонами.

— Я догадался, — тихо отозвался он.

— Когда мы вместе работали, Кристина очень настойчиво пыталась утащить меня в свои ряды. И публично высмеивала неспособность перебороть себя и хотя бы попробовать. Ну что такого в том, чтобы получать приличные деньги за сопровождение, никто же не просит меня спать с клиентом. Это же не проституция.

— Логично.

— Да, очень. Пользуйся, идиотка, тем, что подарила природа. Зачем напрягать извилины? Что за блажь? — она замолчала на какое-то время, ударившись в воспоминания. — И был момент, когда я усомнилась во всех своих установках. Почти поддалась соблазну. И собиралась пойти по пути, который мне пророчили — выбиться в жизнь причинным местом. Пусть и в переносном смысле. Я ходила злая на весь мир, потому что задолбалась пытаться понять, что от меня хотят. И была готова сдаться хотя бы одному из вымышленных сценариев, будто подтвердив — да, мать вашу, вы были правы, теперь живите с удовлетворением, только идите нахрен, отвалите от меня.

— Что тебя остановило? — Рома говорил так размеренно и умиротворенно, словно они обсуждали цвет стен в спальне. Его тон не содержал упреков и совершенно не менялся, чтобы по нему можно было определить, что на самом деле думает этот прагматичный мужчина. — Или что тебя испугало?

— Что я готова предать себя.

В салоне приятно пахло дорогой кожей, чем-то древесным и ненавязчивым. На какой-то миг показалось, что они в прекрасном заброшенном лесу, а не в машине, где за окном кипит ночная жизнь города, который никогда не спит. И это идеальное время вспомнить, поразмышлять и ужаснуться тому, как от необратимого процесса тебя отделял крохотный шаг. Молодость и импульсивность могли сыграть с ней злую шутку. И привести ко дну, которым для Элизы и являлась торговля собственным телом.

И это несравнимо страшное чувство — потеря уважения к себе. Ты в таком случае и не человек вовсе. Никто. Сосуд без крышки, который может наполниться чем угодно — что нальют, то и осядет.

— Знаешь, Разумовский, как может осточертеть постоянная потребность отстаивать свои границы? Просто потому что вокруг полно сумасшедших, которые почему-то именно тебя и пытаются выдать за сумасшедшего…

Сознание против воли уплывало в темноту. Язык практически отказывался функционировать. Рядом с Ромой так спокойно, надежно и хорошо, что не получается противиться ауре, поглощающей негатив. И хочется просто наслаждаться умиротворением.

— Знаю, Элиза, знаю, — доносится сквозь вату в ушах. — И порой…одолевает безумный соблазн сдаться этим сумасшедшим. Только уважение к себе и не позволяет.

Девушка всё же забывается сном. И не видит, как он устремляет напряженный взгляд на улицу, ударившись в ритуальные танцы собственных внутренних демонов, изголодавшихся по хозяину.

И она запомнит последний день своего лучшего лета таким — наполненным солнечной теплотой Ромы.

Даже если под конец пойдет уже по-осеннему холодный дождь…