Нестандартный ход

Тонкая струна, еще как-то сохраняющая спокойствие в ней, оборвалась тут же.

Надоело.

Под десятками снисходительных взоров и перед сотнями гостей, считающих её жалкой тряпкой, об которую вытерли ноги в очередной раз, Элиза деревенела всё больше и больше, безотчетливо водя пальцем по практически рассосавшемуся синяку на запястье. Нет, она не замечала чьих-то конкретных взглядов, они все смешались для неё в единое темное пятно. И даже не воспринимала это всё чем-то значимым. Но девушка остро ощущала источаемый яд. Какой бы сильной ни была, противостоять такой концентрации в одиночку — нереально.

Как впуталась в подобное? Идиотская ситуация, на которую сама же и подписалась добровольно. Фарс, затеянный ими как фикция для общества, внезапно обернулся очень даже настоящей болью…

Как когда-то давно. Словно…все стремятся задеть её, найти изъяны, чтобы было что противопоставить внешней безупречности. Доказать — Элиза не сможет быть идеальной во всем: что бы ни сделала, внимание будет сосредоточено только на эпикфейлах. Именно поэтому Рома и считает её эпатажной.

И ведь правда…

Ева как-то сказала, что в этой среде не прощают, если ты занял не своё место. Сейчас Элиза удостоверилась в этом сама. Мужская составляющая еще как-то одобряла выбор Разумовского, но женская половина…ментально грызла девушку. Он породист. Он богат. Он молод. Он умен. Он благороден. Он отличается от всех своей выдержкой и взвешенностью. Разве можно простить ей, что отхватила желанную добычу, явившись из ниоткуда?

Черт…как противно.

А всего-то надо было отгородить её от грязи, как и просила. Чтобы в ней и дальше дремали эти вечные демоны-разрушители. Не высовывались, не заставляли творить дичь в полном помутнении сознания. Элиза никогда не отрицала свои недостатки. И один из них — та самая пресловутая вспыльчивость. Девушка возгоралась моментально, как качественная спичка.

Роме не понять, каково это — чувствовать себя ничтожеством. Он слишком мужчина, слишком успешный и востребованный, слишком на коне…

А она… Нет, не этого поля ягода. И пора бы сворачивать лавочку.

Когда Разумовский под руку с Раей приблизился к столу, Элиза встала с твердым намерением уйти.

— Спасибо, что не отказала! — поблагодарили её приторно.

Как же всё это по-дурацки дешево и киношно до тошноты…

Девушка впервые взглянула на неё глазами мужчины. Попыталась сделать это. И поняла, что именно цепляет в ней Рому: они одной породы, у них много общего, она наполнена чем-то недосягаемым и непостижимым для простых смертных. Рая была…дорогой. Как и Оля — умела быть красивой. Подать себя. И дело не во внешности. Ибо, если бы всё решалось внешностью, Элиза везде побеждала бы. А пока она в огромном минусе.

И больше ей не хочется испытывать таких эмоций.

Пора уходить.

Терять ей было нечего. Пусть запомнят такой, какой хотели её видеть.

Она подцепила пальцами нетронутый до этого бокал шампанского и сделала крупный глоток, смачивая горло. Отзеркалила выражение лица уже успевшей занять своё место брюнетки, отвечая:

— Пожалуйста.

Развернулась корпусом к стоявшему рядом Роме, приблизила лицо к нему и наклонилась, чтобы в следующее мгновение…шокируя присутствующих, пройтись влажным кончиком языка от основания шеи мужчины до самого уха, чувствуя, как на стыке его и её кожи обоих одолевают всё еще активно покалывающие пузырьки игристого вина. И как каменеет, напрягаясь, «муж».

Поворачивается к ней, ошалело уставившись в глаза.

Короткий стоп-кадр, словно в замедленной съемке. Они вдвоем, и безмолвный разговор:

«Ты серьезно сейчас это сделала?». «Да, я и не такое могу, Разумовский».

Это было странное, но дикое удовольствие — вот тебе и эпатаж, Ромочка.

Элиза спрятала язык во рту и выдала что-то типа удовлетворенного мычания, наблюдая, как расширяются зрачки мужчины. А затем оставила на влажной дорожке ещё и смачный поцелуй. И только после этого обвела всех прощальным взглядом:

— Я — домой, дорогой…

И успела заметить…восхищение на лице Раи?!

Пожалуй, действительно хватит с неё этого высшего общества.

Попробовала — не понравилось.

Когда уходила, шлейфом вслед неслась фраза Анастасии Ильиничны, сказанная внуку шепотом, но всё же услышанная Элизой:

— Я предупреждала тебя, что так и будет… Она даже твою мать переплюнула…

На улице было здорово.

Ночь. Май. Запах приближающегося лета.

Свобода. Свобода! Свобода!!!

А у неё — утонченные шпильки на ногах, в которых долго не сможешь ходить, поэтому сразу снять их. Хочется идти и не останавливаться. Прямо вдоль дороги. Босиком. Беспечно. Глупо. Наивно и по-детски. Будто её никто не тронет. Бежать подальше. Больше не подвергать себя испытанию быть не в своей тарелке и держать в узде нрав…

Как у Гумилева… Увы, это про них с Ромой:

«Да, я знаю, я вам не пара, Я пришел из другой страны, И мне нравится не гитара, А дикарский напев зурны».

Стоило подумать о Разумовском, как рядом тут же бесшумно затормозил спорткар:

— И куда ты без ключей, Покахонтас? — насмешливо и беззлобно.

Девушка пожала плечами и вынужденно остановилась.

— Рома, я только что поставила точку, если ты не понял.

Он вышел из машины и преградил ей путь:

— Я добавил еще две, — отобрал босоножки и швырнул через открытое окно на пол пассажирского пространства.

Установил зрительный контакт. И…Боже, сколько животного магнетизма в этом безмолвии. Его фишка. Сколько всего, что не должно было проснуться между ними. Такими разными, словно небо и земля.

Не надо было ему идти за ней, Элиза не для этого так эпично покинула сборище. Но Разумовский здесь, и внутри что-то непривычно ликует, бьется о ребра сумасшедшим битом.

— Хьюстон, у нас проблема. Кажется, я впервые хочу, чтобы меня поцеловали.

Почему-то шепотом. Будто боясь, что эхо разнесет вокруг света феерию её внезапной минутной слабости. И расскажет, как ей понравилось прикасаться к нему. Пусть и во время постыдной демонстрации пятью минутами ранее. Ей, клявшейся, что ни один мужчина не вызовет в ней подобных желаний. Но разве эта безупречная сволочь — один из «мужчин», которых она подразумевала? Его можно подвести под одну гребенку с другими?..

— У меня для тебя плохие новости, — как-то незаметно длинные сильные пальцы оказались в волосах Элизы, медленно вытаскивая и бросая на асфальт шпильки. — Это безумно…просто чудовищно усложнит наши отношения.

А у них после всего…еще есть отношения? Вряд ли.

— Это лишь физиология, Рома.

Он хмыкнул, мол, что ты можешь об этом знать. И проворно высвобождал её волосы и дальше. Что было чертовски приятно.

— Мне не хочется, чтобы ты совершала ошибки и потом жалела о своих поступках. Мгновение духа соперничества прошло. Тебя спровоцировали — ты повелась. И сейчас под воздействием адреналина.

— Господи, ну какой же ты зануда! — закатила глаза, цокая. — Тебе девушка предлагает себя, а ты ищешь причинно-следственные связи?! Короче, ты меня поцелуешь? Или как?

— Подготовительные работы на стадии завершения, потерпи.

Через пару мгновений мужчина вынул последнюю шпильку, а затем запустил обе пятерни в струящийся каскад и растрепал его массажными движениями, даря блаженство.

Рома приблизил к ней лицо, заставляя Элизу затаить дыхание. Но внезапно замер.

— Ты уверена? — А на это тело найдется претендент лучше тебя? — Ты задаешь провокационные вопросы, госпожа будущий адвокат. — Которые, однако, требуют односложного ответа: да или нет. Если найдутся — отпусти.

Выяснилось, не найдутся.

Он целовал нежно, бережно, обучая. Он обнимал трепетно, ласково, оберегая. Она усвоила нюансы и задала совершенно иной тон. Отвечала нетерпеливо, неистово, дико. Побуждала к большему, откровенному, запретному.

Как доехали — не помнила. Всю дорогу трогала губы и улыбалась полоумно.

Ни единого слова. Только сгущающееся между ними томление.

Греховное. Перечеркивающее всё, что было прежде.

Свет — к черту. Грохот входной двери. Её руки на воротнике его рубашки и тихое шипение:

— Ненавижу твои галстуки! Как затянутые удавки, и словно ты сейчас задохнешься…

Рома позволил ей сорвать аксессуар и высвободить первые несколько пуговок.

Элиза облегченно вздохнула. Будто её тоже душил этот крепкий узел.

— Продолжай, — склонил голову набок и оперся ладонью о стену, предоставляя ей широченное поле для действий.

— Какой-то ты неправильный любовник. По идее…надо бы раздеть меня, — проговорила со смехом, охотно повинуясь — сначала на пол полетел пиджак, а затем пальцы методично прошлись по петелькам до самого конца, доводя накал до предела, когда она схватилась за полы и выдернула их из брюк.

— Какой есть… — Рома коснулся её губ порхающим призрачным поцелуем. — Это твой выбор…

Элиза впитывала мир стремительно сменяющими друг друга картинками.

Вот она на кровати в одном белье, а он возвышается над ней, избавляясь от остальной одежды. Чтобы потом приступить к ней…особым подходом: размеренно, смакуя, исследуя.

Вот она уже обнаженная с бесстыдно разведенными в стороны бедрами, между которыми устроился он, чтобы беспрепятственно добраться до влажного провала девичьего рта и наглядно показать танцем языков всё, что собирается сделать с ней немного позже.

Вот она — до ужаса отзывчивая, распластавшаяся на простынях, принимающая сводящие с ума ласки, не в состоянии даже мысленно укорить себя в такой порочной капитуляции.

Вот она…тянется к нему всем естеством, хочет ощущать жар его тела… Здесь они меняются своими амплуа: Рома — пламя, Элиза — лед. Её холодные ладони на запредельно горячей мужской коже. Эти умопомрачительные ощущения от сокращающихся под подушечками пальцев мышц, брызжущих мощью, силой, выдержкой.

Ей нравится его аристократическая худоба…она несравнимо сексуальнее и привлекательнее тел перекаченных спортсменов. В этом мужчине скрыто больше могущества и власти. Он сам по себе — потаённый источник жизни, который не даётся, не раскрывается каждому.

И задыхаться от его живительных поцелуев повсеместно — словно дышать иначе, захлебываясь обрушившимися на неё неожиданными впечатлениями.

Опрокинутая вдруг на поверхность, девушка недовольно приподнимается на локтях, чтобы во мраке помещения понять, что происходит и почему исчезли все ощущения…когда неожиданно разгоряченной плоти касаются его трепетные пальцы.

Ловит её взгляд в полутьме. Держит, не отпускает. Острым сладким предчувствием надвигающегося удовольствия… Наклоняется и одаривает внутренние стороны бедер долгими, подготавливающими к главному действию поцелуями, от которых импульсами разлетается испепеляющее наслаждение.

— А казался таким приличным человеком. Я думала, ты практикуешь только миссионерскую позу… — вырвалось со сдавленным стоном оттого, как Рома сжал её талию, призывая замолчать…

И добрался до самого сокровенного. Тонко, точно, умело. Язык, губы, пальцы. И Элиза разлетается в клочья от полученного огненно-пронзительного оргазма. Руки взметаются к волосам, погружаются в них в попытке как-то обуздать взрыв. Сжимают корни. И от переизбытка эмоций она не чувствует, что делает себе больно.