Хлестунья

Хлестунья

- Дед, а расскажи, как ты видел хлестунов и жив остался!

Огонь жарко пылал в очаге, мальчик лежал на циновке, подперев лицо руками, а дед сидел рядом в самодельном кресле и курил трубочку. По крыше шумел дождь. Лучшего времени для рассказывания историй трудно было придумать.

- Да ты уж сто раз слышал!

- Ну и что! Все равно интересно!

Дед не заставил себя упрашивать. В конце концов, это была одна из главных историй его жизни.

- Ну, был я тогда мальцом – чуть постарше тебя. Жизнь меня не баловала. Батрачил я у Вара-мироеда, пас его коров. Шесть коров у него было, как сейчас помню: Старая, Розочка, Конопушка…

- Деда, я это знаю!

Мальчику не терпелось поскорее перепрыгнуть скучный зачин, и услышать собственно историю, но дед столько раз пересказывал свою байку, что повествование превратилось в своеобразный ритуал, отступить от которого было невозможно.

- Так рассказывать али как?

Мальчик кивнул головой в знак покорности и для развлечения стал вертеть задранными вверх ступнями. Дед продолжил загибать пальцы.

- …Мохнушка, Хромоножка, Рогатка. Гляди-ка, не забыл, а сколько лет прошло!

Мальчику дорогие дедушкины воспоминания были совсем не дороги. Душа его жаждала приключений.

- Так вот эта Рогатка – та еще оторва была: так и норовит рогом поддеть аль удрать куда. Доилась хорошо, только потому и не резали. А я наловчился корзины плести, пока стадо пасется. За корзину кто горбушку даст, кто пару яичек, а за большую…

Мальчик умоляюще смотрел на деда, не смея торопить.

- Ладно, ладно, - проворчал старик, пыхнул трубочкой, полюбовался на дымное кольцо и продолжил. – Сплел я как-то за день две добрых корзины, приготовился гнать стадо домой, глядь: а Рогатки-то нету. Видать, пока я над плетеньем корпел, она тягу дала. Ну, загнал я оставшихся коров на двор, от греха подальше, и, таясь от хозяина, пошел за Рогаткой. Заметь Вар меня – выдрал бы и все равно на ночь глядя погнал бы искать. Шутка ли – самую молочную корову упустил! Так что уж лучше я ушел небитым.

Вот теперь начиналась интересная часть дедовой истории. Мальчик сел, и во все глаза уставился на рассказчика, стараясь не пропустить ни слова. Дед, попыхивая трубочкой, и пряча в усах довольную улыбку, продолжал:

- Иду я, значит, по следу, гляжу, где трава примята, где объедена, где лепешка лежит, а след ведет прямиком к Поганому лесу! Ну, что мне делать?! Вперед идти невозможно, а тут еще туча со стороны моря заходит, черная такая, вся в молниях – того и гляди, гроза разразится. Назад того страшнее: хозяин прибьет, чем не попадя - искалечит, глазом не моргнет. Хозяина-то я знал, а про хлестунов только слыхал. Ну, думаю, может, Рогатка где на опушке пасется. Положился, стало быть, на удачу. Дурак был.

Вошел в лес. Уж стемнело. В затылок полная луна светит, сбоку – нет-нет, да полыхнет молния, так что тьма не кромешная. Зову я Рогатку, но потихоньку, потому как громко кричать боюсь. Надо сказать, что человек, что животина в буреломе одну и ту же дорогу выбирают – где пройти легче, поэтому я рассудил: если двину наугад, прямо к беглянке и выйду.

Вижу: впереди черные и белые пятна – то ли корова, то ли лунный свет на прогалине – не разберешь. Подошел ближе, бормочу: «Рогуша, Рогуша!» А дождь уже по листьям шлепает. Тут молния сверкнула, ярко, и вижу я, что подошел к самой Стене! Стена-то оказалась не высокая: мне по пояс будет, много – по грудь, но не это важно, а только стоят за ней две фигуры… Какие они: низкие ли, рослые – я со страху не понял, потому как увидел, что вместо рук у них длинные щупальца, ну, как у кракенов, а голов нету. Тулово просто кверху сужается. Тут гром грянул, и новая молния вспыхнула. Один хлестун гикнул, да как взмахнет щупальцем! А оно длинное, что твоя вожжа! Потом другой хлестнул! Я – бежать, да ногами в буреломе зацепился, грохнулся! Тут поганое щупальце меня и настигло! Я аж на миг сомлел от боли.

Дед подвигал шеей, точно удар горел до сих пор.

- Повезло, что в какую-то яму ухнул, хлестуны меня и потеряли. Полежал сколько-то, потом выбрался тайно и бежать. Дух перевел только на поле, у Варова дома. Как на двор вернулся – не помню! Пускай, думаю, хозяин меня лупит – больше ни за что в такую ужастину не пойду!

- А Рогатка? – спросил мальчик, хотя знал ответ.

- А что ей сделается! Эта скотина вредная, пока я по лесу бродил, домой прискакала. Стоит себе, злыдня, у яслей – жует. За день, поди, не наелась! Я под кормушку забился, трясусь весь, плачу, плечо огнем жжет, будто молнией его полоснуло, а перед глазами так и стоят две фигуры, черные, блестящие… Потом болел страшно, чуть не помер.

- Ишь, старый, чего на ночь глядя удумал мальцу рассказывать! Не ровен час, беду накличешь! – сказала бабушка, внося в дом ведро парного молока и ставя его на лавку. – А ты чего уши развесил, - напустилась она на внука. – Вот отхожу хворостиной по мягкому месту – будешь знать, как старого дурака слушать! Помоги лучше

- Я же их прозванием называю, а не настоящим именем, - пробурчал дед. – Настоящего не знаю, и знать не хочу.

Ритуал рассказа требовал, чтоб дед показал шрам от удара нечистого щупальца. Поэтому, закончив с бабушкой процеживать молоко через тряпочку, мальчик украдкой подошел к деду. Тот, косясь на жену, оттянул ворот рубахи и дал пощупать белый рубец, выделявшийся на старческой коже.

Шло время. Мальчик – а звали его Недом – вырос. Дед пристроил юнца к дальнему родственнику на тремок – двухмачтовое суденышко – ловить рыбу. Шустрый парнишка недолго бегал на подхвате и вскоре сделался настоящим рыбаком.

Теперь каждое утро, чуть свет, он уходил на лов, и к середине дня возвращался усталым, в прилипшей чешуе, с чувством исполненного долга, неся домой свою долю добычи, а после ярмарки – еще и деньги.

Жизнь текла ровно, по заветам предков. Сперва дед с бабкой кормили внука, теперь внук кормил деда с бабкой. На закат, где проходила заросшая Поганым лесом Стена, разделявшая людей и демонов, Нед, как и положено доброму селянину, не глядел, а уж не ходил и подавно. Рыбаки в своих плаваньях тоже держались восточной стороны, хотя на море никакой стены быть не могло. Как-то за кружкой пива старшие объяснили Неду, будто стена проходит и по дну тоже, а не видать ее, потому что песком занесло. Говорили, что все, кроме деда, кто видел Стену, сгинули. Рассказывали, будто в прежние времена в пору летних гроз наезжали из столицы особые молодцы – бить хлестунов. Да мало ли о чем еще болтали под хмельком! Но вообще упоминать Стену считалось неприличным – добрые люди о поганом не говорят.

Каждое утро Нед, выйдя на крыльцо, метал в намалеванного на щите хлестуна четыре ножа, потом выдергивал глубоко засевшие лезвия, обтирал и бережно убирал в перевязь на левом боку. Матерчатые щупальца чудища, прибитые колышками к треугольному тулову, потешно дергались от ударов. Обычай этот тоже был завещан предками, потому как в пограничной деревне всегда нужно быть начеку и ждать нападения, хоть никто из ныне живущих не помнит случая, чтоб демоны вылезали из-за Стены. Хлестуны поражали на расстоянии, поэтому метательный нож – лучшее против них оружие. Нед, как любой деревенский парень, умел метать ножи в прыжке и на бегу, также разом с обеих рук, и хитрым двойным ударом, когда ножи складывают лезвиями к рукояткам, и бросают одной рукой, да так, чтоб один нож летел прямо, а другой – с переворотом. Ножи метали все – без различия пола и возраста. Даже бабушка лишь недавно оставила воинские занятия, когда сослепу чуть не убила козу, чесавшуюся об измочаленный щит.

Не только острые лезвия обороняли от демонов, но и обережные знаки на рукоятках – кружочки с молниями.

В одно погожее утро капитан отважился плыть на Кучерявую банку – дальнюю отмель, где даже легкие волны кудрявились барашками. Место считалось опасным, зато там водилась голубая камбала, крупная, вкусная и дорогая.

Доплыли спокойно, но едва поставили сети, как горизонт обложило хмарью. Показалась туча. Она стремительно приближалась, подгоняемая молниями. Впереди летело мутно-желтое бесформенное облако.

Рыбаки бросились убирать сети, чтоб не потерять их. Но ветер крепчал, волны бесились. Нед никогда еще не попадал в такую переделку. Вместе с другими рыбаками он тянул и бросал сети на дно тремка. Наконец, капитан велел уходить. Кое-как отплыли. Ветром сорвало парус, пока возились со вторым, тремок отнесло к Морской Змее. Так звали течение, которое образовывалось при большом волнении. Направление его оставалось неизвестным, потому что те, кто побывал в нем и уцелел, рассказывали разное.

Сделалось темно. Волны швыряли тремок. Вода хлестала через борта со всех сторон и уже достигала пояса. Люди не столько управляли судном, сколько цеплялись за него. Нед безуспешно пытался удерживать гик в положении, показанном капитаном. Самого капитана за потоками воды он то видел, то не видел.

Поднялась громадная волна, нависла. И рухнула!

Вечность спустя Нед обнаружил себя среди сбесившейся воды, в обнимку с деревяшкой, на которой бился кусок шкота. Он обмотал линь вокруг руки, как сумел, и тут новая волна обрушилась сверху.

Ощущение было следующим: он лежит на твердом, и это твердое колышется. В щеку впилось что-то острое. Нед повернул голову, выдернул осколок ракушки. Он лежал на пляже, после шторма покрытом водорослями. Попытался сесть и задохнулся от боли в руке. Глянув, зажмурился от ужаса: кисть торчала вбок, как тюленья ласта, а на запястье вздулась страшная шишка. Откуда взялась на руке веревка, он не помнил. «Хорошо, что рука левая», – мелькнула мысль. Значит, верил, что все обойдется. Осторожно, поддерживая искалеченную руку уцелевшей, он поднял ее к груди и прижал, только после этого кое-как сел. Боль стала терпимой. Берег плясал и вертелся, что твои волны. Неда вырвало, в основном, водой. Он попытался встать, но пляж взбрыкнул, и плохо пришлось бы больной руке, кабы парень не извернулся в падении. А так только локоть ушиб, да привычно уже взвыл от боли, помянув черным словом все беды разом. Зато заметил в прибрежных скалах впадину и двинулся туда, чтобы укрыться подобно раненому животному. Он понятия не имел, где находится, что стало с людьми и тремком.

Все случилось слишком быстро, так быстро, что его разумения не хватало, особенно в нынешнем состоянии. Только утром он сбегал с родного крыльца, а днем заброшен неизвестно куда, один-одинешенек. Или прошло больше времени?

Шатаясь, Нед кое-как доковылял до убежища, но твердь снова предательски вывернулась из-под ног, и он рухнул, не дойдя пары шагов.

Перед лицом его немедленно возникла босая смуглая ступня, кто-то подхватил его подмышки, переворачивая – рука взорвалась ослепительной болью. Нед заорал, но вопля не услышал, поскольку потерял сознание. Сквозь беспамятство его настигла новая волна боли, и милосердное забытье сомкнулось вокруг.

Нед открыл глаза. Сверху нависал свод пещеры с золотистыми отражениями волн. Световой кружок, видимо, отраженный от воды в какой-то посудине, ласково подмигивал. Рука не болела – только ныла чуток. Он тихонько пошевелил пальцами, покосился на нее – запястье стягивала ловко наложенная повязка из серого полотна. Он лежал на сухих водорослях. Пахло солью, йодом - хорошими морскими запахами. Еще какими-то травами. И дымком.