Последний день
- Автор: Дмитрий Мамин-Сибиряк
- Жанр: Русская классическая проза
Читать книгу "Последний день"
По ночам Михайла Семеныч плохо спал и все думал, думал и думал. Однажды он даже привскочил на кровати, озаренный счастливой мыслью.
-- Вот это будет дело!-- бормотал он.-- Нет, я "вас" дойму... Вы меня будете знать!..
Увлекшись, Михайла Семепыч даже погрозил в темноте какому-то невидимому врагу своим антрепренерским кулаком.
Ровно через месяц все фонарные столбы в Заболотье были оклеены аршинными афишами, гласившими, что в непродолжительном времени прибудет на гастроли "знаменитый артист Императорских театров Николай Ѳеоѳанович Чередов", который, совместно с труппою Закатальскаго, будет иметь честь дать несколько спектаклей'.
-- Теперь посмотрим, чья возьмет!-- повторял Михайла Семеныч, потирая руки от удовольствия.-- Да-с... Он и в Петербурге и в Москве фурор производил. Конечно, до Шумскаго, Садовскаго или Щепкина ему далеко, а все-таки одно имя уже -- капитал. Посмотрим,
Маленький провинциальный антрепренер задыхался от волнения в ожидании знаменитости. Он с дьявольской ловкостью подхватил этот лакомый кусок и затащил-таки в свою берлогу. Знаменитость поломалась, покапризничала, но наконец снисходительно уступила воплям и отчаянным мольбам погибавшаго захолустнаго антрепренера. Никто не знал, сколько самой гнусной лести и унизительных похвал расточил Михаила Семеныч, чтобы убить краснаго зверя. У него была свои расчеты, и он вперед торжествовал.
-- Папа, мы вас снесем в театр на руках,-- говорил Михаила Семеныч параличному старику,-- вот сами увидите, что будет... Чередов -- это силища. Он даст у нас десять спектаклей... Считайте полный сбор: шесть тысяч! Ох-хо-хо... И публика заплатит. Положим, и наши сборы не дурны, но все-таки до приставных стульев еще не доходило, а теперь уже вперед все ложи разобраны и половина кресл.
Вся труппа волновалась не меньше антрепренера: предстояло в первый раз играть с настоящей знаменитостью. Особенно безпокоились театральныя дамы и отчаянно зубрили роли.
II.
Наступил и знаменательный день приезда Чередова. Все актеры отправились на вокзал. Он телеграфировал, что приедет с вечерним поездом и прямо с вокзала отправится в театр: время знаменитых людей драгоценно. Михайла Семеныч с побледневшим лицом ходил по платформе вокзала, когда издали раздался свисток,-- поезд выползал, как чудовищная железная змея, из небольшого сосноваго леса, в котором прятались дачи богатых Заболотских обывателей. Ближе, ближе, и -- железная змея тяжело вползла под навес. Михайла Семеныч без шапки бросился к вагону перваго класса, где в отдельном купэ мелькнуло знакомое ему по фотографиям актерское лицо.
-- Николай Ѳеоѳаныч...-- шептал аптрепренер, бросаясь к ступенькам вагона, когда показалась тщедушная фигурка знаменитости.
Это был маленький человек, сгорбленный и сухой, точно жокей, только-что снятый с лошади. Некрасивое, утомленное лицо глядело тусклыми, большими глазами, которые слезливо прятались в целой сети морщин. Одет он был небрежно и спустился со ступенек разбитой, больной походкой, тяжело опираясь на камышевую палку.
-- Вы меня задушите, голубчик...-- проговорил он, вырываясь из обятий обезумевшаго от радости антрепренера.
-- Вы мой спаситель, Николай Ѳеоѳанович!..
Знаменитость посмотрела прищуренными глазами на неистовствовавшаго антрепренера и снисходительно улыбнулась. О, сколько раз "он" слышал именно эту фразу от разных чудаков, совавшихся головой прямо в огонь... Но "ему" тяжелы были даже похвалы. Нужно ехать в театр. Время дорого.
Театр, конечно, был полон. Потребовались приставные стулья. В актерской ложе сидел и старик Мухояров, принесенный в театр в своем кресле. Он с торжеством оглядывал глухо шумевшую в партере публику и несколько раз повторил:
-- Михаила Семеныч -- умный человек... да.
Бедная Любенька страшно волновалась в своей бедной уборной: ей приходилось играть с "ним" главную роль. По шуму шагов девушка догадалась, что он уже в театре, в нескольких шагах от нея, где помещались мужския уборныя. Поликсена Ивановна и Капочка ползали кругом примадонны, как две собаки, прикалывая, пришпиливая, примеривая и снова прикалывая. Конечно, Любенька надела свое лучшее платье, но ведь весь ея наряд -- жалкия тряпки сравнительно с костюмами настоящих столичных примадонн.
-- Готово все?-- спрашивал змеиным сипом Михаила Семеныч, заменявший сегодня режиссера.
-- Любенька, а ты смелее,-- советовала мать Капочки с своим обычным водевильным легкомыслием.-- "Он" такой же человек, как и мы, грешныя. Только и разницы, что "имя", да денег много получает...
Поликсена Ивановна ничего не говорила: она думала о своей Агнесе, которая отлично могла бы провести роль. Где-то она теперь, бедняжка? Всепрощающее материнское сердце было преисполнено святой тоски. Разве может играть Любенька?. Вон и Шлях-Боярский надулся, как индейский петух. Конечно, чужой человек, какое ему дело до труппы.
Шла "Свадьба Кречинскаго". Знаменитость выступила в роли Расплюева, как все знаменитости. Михаила Семеныч сто раз подбегал к своему дырявому занавесу, смотрел в дырочку и не узнавал своего ожившаго театра, еще вчера представлявшаго "торричеллиеву пустоту". Да, театр был битком набит, и Михайла Семеныч чувствовал себя настоящим антрепренером, точно переродился. Вон и папа сидит в своей ложе,-- бедный старик давно не видал такого праздника.
Нужно ли говорить, что "знаменитость" имела успех в каком-то Заболотье, когда он уже был обезпечен и в Петербурге и в Москве... Конечно, Расплюев был великолепен, и публика неистовствовала, счастливая неподдельным, настоящим искусством. Вызовам не было конца, и бодрившаяся на сцене знаменитость едва успевала переводить дух.
-- Они меня уморят этими проклятыми вызовами...-- хрипел Чередов, падая в уборной на засаленный ситцевый диванчик.
Он был жалок в апогее своей славы. Сквозь размалевку выступал холодный пот, руки дрожали, недоставало воздуха, а нужно опять выходить во сцену -- там, в черневшей пасти театральной залы его ждал безжалостный и прожорливый зверь, именуемый "публикой". Все болезни, нажитыя Чередовым во время своего скитальчества, прежде чем он сделал себе имя, поднимались в нем с страшной силой, как неуловимые кредиторы. Тут были и астма, и катарры, и театральные ревматизмы, и еще такия болезни, которым наука не приберет названия. Михайла Семеныч бродил за знаменитостью, как тень, и ловил каждое его движение. Никакая нянька не стала бы так ухаживать за больным ребенком, как он ходил за своим дорогим гостем: он сам оживал в нем, в этом разваливавшемся человеке, жившем только на сцене. Для него он готов был истереться в порошок, потому что этот человек властно держал в своих дрожавших руках всю публику. Еще есть искусство, еще не пропала драматическая сцена, и пусть публика это чувствует. Даже Любенька, и та точно преобразилась: Михайла Семеныч только сегодня заметил, что Любенька красивая девушка, с таким симпатичным, характерным личиком. Одолевавшия ее смущение и застенчивость движений придавали ей оригинальную грациозность и прелесть.
-- Вы, барышня, принесите мне стакан воды...-- просил Чередов, ласково глядя на Любоньку.-- Может-быть, мне будет лучше.
Много бы сделала Любонька, чтобы ему было лучше. Она вся заалелась, подавая воду.
Спектакль сошел блистательно. Чередова вызывали без конца и вместе с ним Любеньку. Михаила Семеныч удостоился тоже вызовов за доставленное публике "высокое художественное наслаждение". Аплодировал даже одной рукой старик Мухояров: он хлопал по здоровому коленку.
"Ага, донял я вас всех!.." -- думал Михаила Семеныч, продолжая торжествовать.
После спектакля он проводил Чередова в гостиницу, где был приготовлен особый номер для дорогого гостя -- Чередов выговорил себе по условию и подемныя, и проездныя, и харчевыя, и Михайла Семеныч на все соглашался. Когда они остались вдвоем, Михайла Семеныч вытащил из бокового кармана обемистый пакет, набитый засаленными кредитками, и с деловым видом вручил его знаменитости.
-- Шестьсот?-- едва слышно спросил Чередов, взвешивая пакет на руке.
-- Не трудитесь считать: верно... по условию-с...
На лице Чередова мелькнуло что-то в роде смущения, и он нерешительно проговорил:
-- Может-быть, это весь сбор?.. Театр небольшой...
-- Николай Ѳеѳоанович, позвольте уж мне знать мои расчеты...-- с достоинствам антрепренера ответил Михаила Семеныч.-- Мы так счастливы, Николай Ѳеѳоанович... высокое художественное наслаждение... Так сказать, праздник искусства!..
-- Ах, да... Вы правы,-- согласилась знаменитость и успокоилась.
Ему-то какое дело до этого чудака? Притом он не навязывался со своими услугами. Чередову понравилась фраза, что у всякаго свои расчеты, конечно, так, и ему нет дела ни до чего, кроме своего контракта. Кроме всего этого, он, Чередов, страшно устал, а завтра утром репетиция комедии "Бедность -- не порок".
Последовавшие за первым спектакли были рядом триумфов; Михаила Семеныч все смотрел в дырочку занавеса на галдевшую в партере публику и улыбался.
-- Папа, билеты расхватаны на три спектакля вперед!-- торжественно выявлял он тестю, возвращаясь из театра.-- Да...
Параличный старик радостно мычал и аплодировал по коленку своей здоровой рукой. Одна Поликсена Ивановна не разделяла этой семейной радости и с тревогой смотрела на мужа.
-- Миша, а нам-то что останется?.. Ведь весь сбор уходит этой знаменитости.
-- Ах, ты, глупенькая: у меня свои расчеты,-- отшучивался Михаила Семеныч, любовно целуя верную подругу своих тревожных антрепренерских дней.-- Но правда ли, как папа повеселел?.. Он, кажется, начал уже догадываться, что наши дела швах?.. Ха-ха... А теперь десять спектаклей принесут шесть тысячь: почти наш годовой доход.
В ожидании будущих благ Михайла Семеныч заложил в ссудной кассе последнее серебро, какое нашлось в доме, и, кроме того, прихватил на стороне деньжонок; нужно было устроить приличный "товарищеский" обед Чередову, потом поднести ему подарок от имени труппы за "высокое художественное наслаждение" и т. д.
На последнем спектакле старик Мухояров опят был принесен в актерскую ложу на своем кресле и аплодировал одной рукой. Михаила Семеныч в это время подводил счеты. Заболотская публика, с равнодушием которой он воевал, заплатила за его выдумку 6.232 руб. 75 к. Подведя итог, антрепренер расхохотался, как сумашедший, и даже напугал старушку-кассиршу.
-- Михайла Семеныч, что с вами?..
-- Я?. О... ха-ха!.. публика-то, публика-то... ох, умираю!..
Эти триумфальные спектакли закончились "товарищеским" ужином Николаю Ѳеоѳановичу, причем шампанское лилось рекой. Михайла Семеныч провозгласил спич в честь искусства и за его великих представителей. Чередов благодарил и тоже сказал с передышкой несколько прочувствованных слов.
Наконец все кончилось, как кончается все на белом свете, и наступил день итога. Чередов пересчитал в последний раз свой гонорар и заметил довольно сурово:
-- Недостает двадцатипятирублеваго билета, Михайла Семеныч?..
-- Разве? Не может быть...-- изумился тот и принялся обшаривать все свои карманы.-- Это какое-то недоразумение... ах, чорт возьми!.. Послушайте, я вам вышлю с следующей почтой.