Дама Тулуза

* * *

Аньес, сонная, входит, пошатываясь. Подает большой медный таз с водой. Симон склоняется, черпает обеими ладонями, плещет себе в лицо и за шиворот, шумно фыркает.

Аньес зевает во весь рот. И скучно ей, и томно, и спать охота.

Брат же Симона, как назло, затеял долгое умывание. И так себя польет водой, и эдак. Целую лужу надрязгал. Под конец и вовсе головой в таз засунулся, волосы намочил.

Симон уже растянулся на кровати. Глядит лениво. Неожиданно спрашивает у девушки:

– Это тебя, что ли, привечает мой сын Гюи?

Девушка давится зевком. Глаза сразу делаются настороженными.

– Да, мессир.

И приседает.

– Как тебя звать?

– Аньес, мессир.

Симон осматривает ее – внимательно, с усмешкой. Аньес – создание юное, тоненькое, под просторной рубахой никаких округлостей не проглядывается.

Отвернувшись, Симон говорит:

– И охота костями о кости стучать.

Аньес глупо хихикает в кулачок.

Наконец симонов брат завершает свое бессмысленное плюханье и требует полотенце. Аньес обтирает его мокрые, коротко стриженные волосы – темные, с проседью. Ее руки двигаются медленно, неловко, да и вообще она нерадива.

– Все, мессир? – спрашивает Аньес с надеждой.

– Убирайся.

Девушка забирает полотенце, подхватывает таз и неспешно покидает комнату.

Это маленькая, темная комната на третьем этаже башни, возле оружейного склада. Здесь есть кровать, достаточно просторная для трех человек. В большом одноногом подсвечнике коптит толстая белая свеча.

Амори уже спит. Амори – воин; если рядом нет опасности, спит в любом шуме.

– Хотел спросить вас, брат, да при Амори не решился, – говорит Симон. – Чем это от вас сегодня так разило? Уж не обоссались ли вы с перепугу?

Гюи хохочет.

– Мне на голову вывернули ночной горшок.

– Так я и подумал.

Гюи гасит свечу, подходит к кровати.

– Подвиньтесь.

Некоторое время они лежат молча. Амори тихо, как ребенок, посапывает во сне.

Симон говорит задумчиво:

– Вы уже знаете, сколько человек потеряли?

– Двадцать шесть.

– Как она меня ненавидит…

– Кто?

– Тулуза.

Гюи молчит.

Симон приподнимается на локте.

– Завтра повешу заложников.

Молчание.

Симон резко поворачивается к брату.

– Почему вы молчите?

Гюи нехотя отзывается:

– Не делайте этого.

В темноте Симон шипит:

– Вы все время, все время перечите мне.

– Потому что вы начали терять рассудок, мессир.

– Вы постоянно теперь ставите мне палки в колеса.

– Особенно сегодня, в Тулузе.

– Я должен был сразу повесить этих лицемеров и взять город с ходу. Тогда вы не лежали бы тут обоссанный.

– Мессир, если вам нужен добрый совет, то вот он. Просите Фалькона. Он уладит дело миром. Просите епископа. Он ведь и сам этого хочет.

– Я устал! – говорит Симон. – Если бы вы знали, как я устал.

– Решите дело миром, – повторяет Гюи.

– Добавьте, что я во всем виноват.

– Не только вы.

Симон сжимает свои большие кулаки.

– Я раздавлю ее. Я раздавлю ее так, что вода из камней потечет.

– Мессир, это ваш город.

Помолчав, Симон осведомляется – раздраженный:

– Так что же я, по-вашему, должен делать?

– Мессир, я очень хочу спать.

Гюи отворачивается от брата и почти мгновенно проваливается в сон.

Спустя короткое время Симон грубо вырывает его из забытья. Прямо над ухом Гюи он громко произносит:

– Знаете ли, брат, почему я до сих пор не велел вздернуть вас за непокорство?

Гюи сонно бормочет, что не знает.

Симон задирает брови, резко обозначив морщины на лбу. Даже в темноте – неполной, ибо край неба в окне озарен лагерными кострами – видно загорелое лицо Гюи: темное пятно на белом покрывале.

– Только потому, – сердясь, говорит Симон (ему безразлично, слышит ли его брат), – что на этом свете у меня только два искренних друга: вы и Алиса.