Дама Тулуза

* * *

Долго не приступали к вечерней трапезе – ждали графа Симона; тот все не шел. Только Краон потребовал хлеба и воды и вкушал, на легата не глядя, с видом горделивым, будто невесть какое яство.

Амори сказал, наконец, что за отцом надо бы послать.

– Я пойду, – молвил епископ Фалькон. И легко поднялся из-за стола, не позволив себе возразить.

Фалькон знал, где искать Монфора, и не хотел, чтобы тому помешали.

Монфор был у могилы обоих Гюи, брата и сына, на маленьком кладбище под стеной часовни. Стоял на коленях, выпрямив спину и вытянув перед собой сложенные ладонь к ладони руки.

Фалькон замер, боясь разрушить его уединение.

Симон молился вслух, в самозабвении, как это часто с ним случалось, когда переставал заботиться о том, звучат ли слова в голос или же гремят в одной только душе.

Закатное солнце обливало Симона расплавленным золотом. На стене часовни застыла в неподвижности его тень, темный, увеличенный профиль с крупным носом и тяжелым подбородком.

Он произносил слова уверенно, и Фалькон понял, что он делает это не впервые. Почти не дыша, епископ слушал.

Симон просил о смерти. И как же он расписывал ее перед Богом, как упрашивал, какой милой представлял ее в своих мольбах. Чаял найти в ней покой и долгожданный мир, полнилась она тишиной. Той тишиной, в которой так слышен шелест лепестков Вселенной.

И тосковала душа Симона по этой тишине. Глотнуть бы ее, исцеляя раны, – а там суди меня судом Своим, Господи!

Симон замолчал. Опустил руки и совсем другим тоном спросил (а головы так и не повернул – на спине у него глаза, что ли?):

– Подслушиваете, святой отец?

– Да, – сказал Фалькон.

Симон встал, приблизился к епископу – высокий, в наступающих сумерках страшноватый.

– Зачем? – спросил он Фалькона.

– Собственно, я пришел звать вас к трапезе. Все уже собрались.

– А, – отозвался Симон. И замолчал. Но с места не тронулся.

Тогда епископ Фалькон сказал ему бесстрашно:

– А вы, оказывается, малодушны, мессен де Монфор.

Симон скрипнул зубами. Фалькон взял его за руку.

– Идемте же, вас ждут.

Но сдвинуть Монфора с места ему не удалось. Симон стоял неподвижно. И безмолвствовал. Наконец он заговорил:

– Скажите одно, святой отец: почему наша кровь не дает всходов?

– Почему вы так решили?

– А что, разве это не так? – в упор спросил Монфор.

Фалькон откликнулся:

– На все воля Божья.

– Господь не благословил мои труды, – упрямо повторил Монфор. – Все было напрасно. Кардинал прав: я становлюсь старым…

– Кардинал вовсе так не считает. Просто он хочет таким образом подхлестнуть вашу решимость.

– Меня не нужно подхлестывать! – зарычал Симон. – Я не вьючный верблюд, чтобы меня…

– А вы гордец, – заметил Фалькон.

Помолчав, Симон отозвался, уже спокойнее:

– Конечно.

– И притом малодушны.

Неожиданно Симон проговорил:

– Дыхание мое ослабело, дни мои угасают; гробы предо мною…

Он все еще держал епископа за руку и сейчас больно смял его пальцы. Фалькон поморщился.

– Простите, – опомнившись, пробормотал Симон.

Епископ Тулузский улыбнулся, потирая руку.

– Вы помните, малодушный гордец, чье имя носите?

– Симона Петра…

Фалькон пропел вполголоса:

– Tu es Petrus, et super hanc petram aedificabo Ecclesiam meam…[1]

– «Камень», – задумчиво повторил граф Монфор. – Я – Симон, я – Петр, я – камень, положенный в основание…

Фалькон внимательно смотрел на него снизу вверх ясными светлыми глазами.

– Но я ведь не камень, – совсем тихим голосом добавил Симон. – Я человек, мессир. Я человек, и мне бывает больно…