Долины и взгорья
Читать книгу "Долины и взгорья"
Глава 4
2 августа 1977 года, вторник
Вагончик тронулся
— «До отправления скорого поезда „Чернозёмск — Москва“ остается пять минут. Просьба пассажирам занять свои места», — пробубнил вокзальный громкоговоритель.
Я занял. Место у меня хорошее, в спальном вагоне, и не просто в спальном, а в седьмом, депутатском, билет сюда запросто не купишь.
Я ни разу не депутат, не большой начальник, даже не маленький. Просто пришла в облисполком телефонограмма «обеспечить приезд Чижика М.В.» — они и обеспечили из своей брони.
В купе появился попутчик. Судя по виду — настоящий начальник. Лет сорока пяти. Костюм строгий, галстук тоже строгий, и туфли чистые. Чемодан новый, югославский, такие недавно поступили в спецотдел чернозёмского ЦУМа. Конечно, начальник!
— Андрон Болеславович, — представился попутчик, и тут же добавил: — Главный редактор «Коммуны».
— Михаил, студент, — пришлось представиться и мне.
Андрон Болеславович начал устраиваться. Поставил чемодан на пол, газеты — штук пять, свежие, еще пахнущие типографской краской, положил на столик. Повесил шляпу, снял и повесил на вешалку пиджак, а потом сел напротив меня, не забыв поддернуть брюки.
— Завтрашняя, — кивнул он на газеты. — Только из типографии.
В голосе я уловил гордость человека труда. Ну да, он ведь главный редактор без году неделя: прежнего редактора буквально три недели назад перевели в Москву с повышением, он теперь возглавляет знаменитый «Крокодил». Откуда взялся Андрон Болеславович? Откуда-то с Волги, говорят. Своего назначать не стали. Должность главного редактора главной областной газеты ответственная, можно сказать, он — замполит области.
— Завтрашняя, вот как? — из вежливости удивился я. — Можно?
— «До отправления скорого поезда „Чернозёмск — Москва“ осталась одна минута»
— Разумеется.
Я осторожно, чтобы не испачкаться краской, развернул газету.
Завтра жители нашего дорогого Чернозёмска узнают много нового: доярка Анна Герасимова из колхоза «Красный Маяк» взяла повышенные обязательства по надою молока, комбайнеры Каборановского района намерены убрать урожай вовремя и без потерь, а продавцы книжного магазина подписных изданий борются за высокое звание коллектива коммунистического труда.
— Интересно, да, — сказал я.
Поезд тронулся, двадцать один час одна минута. «Амурские волны» провожали нас в путь.
— Вы на четвертой полосе посмотрите.
Посмотрел и на четвертой. Большой материал, и название необычное: «Облыжный пируэт».
Всё по полочкам: им оказали высокое доверие, а они не выдержали искус Жёлтого Дьявола.
Они — это олимпийские чемпионы, фигуристы Людмила Белоусова и Олег Протопопов. Перейдя из большого спорта в балет на льду, они ездили с выступлениями по стране и за её пределами. И вот в Нью-Йорке, когда получили очередной гонорар, решили не отдавать его Госконцерту, а оставить себе. Со всеми вытекающими.
Десять тысяч долларов, вот цена предательства!
Истории этой уже неделя. Сначала сообщили вражьи голоса, потом коротенькая заметочка в «Советском Спорте», а теперь, вижу, пришло время разбора полётов.
— Съездили, называется, на гастроли, — пробормотал я.
— И чего им только не хватало, — подхватил Андрон Болеславович. — Они получили от государства всё: квартиру, машину, дачу, интересную работу, поездки за границу, а в ответ — предательство. Измена.
— Хороший вопрос.
— Какой вопрос?
— Чего им не хватало.
— В народе говорят — с жиру бесятся. Вот вы, Михаил, за границей бывали?
— Приходилось, — ответил я.
Андрон Болеславович посмотрел на меня внимательно. На мой летний костюм из чесучи, шелковую рубашку, галстук-бабочку. Итальянские туфли, впрочем, не разглядел, столик мешал. Зато обратил внимание на лауреатский значок.
— Болгария? Польша? ГэДэЭр? Чехословакия?
— В Чехословакии был, да, — признался я.
— Понравилось?
— Хорошая страна, — осторожно сказал я.
— А остаться бы там хотели, навсегда? В Чехословакии?
— В каком смысле — остаться навсегда?
— В обыкновенном. Жить, работать, и вообще.
— Ну… Всё чужое. Язык — ладно, язык я выучу. Но работать? В посольстве нашем разве что. Но что мне делать после работы? Нет, навсегда не останусь. Не хочу.
— А если бы вам там дали квартиру, машину?
— Это само собой. Жить-то где-то нужно. Да и автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Но — цель, в чём цель? Строить в Чехословакии социализм? Сами построят, без меня.
— То есть вы выбираете Родину?
— Получается, так.
— А они выбрали Америку.
— Получается, так — повторил я.
— И как можно к этому относиться?
— С чего бы мне к этому вообще как-то относится? Выбрали, и выбрали. Они фигурное катание выбрали, а я на коньках стою — у цирковых медведей лучше получается. Что мне теперь, проклинать их — за коньки, медведей?
— Но ведь они Родину предали! Меня, вас.
— Медведи?
— Эти… Невозвращенцы!
— А может… — и я сделал паузу.
— Что — может? — подал реплику главный редактор.
— Может, они выполняют задание Родины! Внедряются! Ну, в самом же деле, зачем им туда, в чужой мир? Квартира у них, наверное, есть, машина тоже, наверное, есть. Могут джинсы купить за границей, магнитофон, даже телевизор…
Главный редактор чуть заметно усмехнулся:
— Телевизор — это серьёзно.
— А, главное, слава, почёт, уважение. Опять же здесь родные, близкие, друзья, просто знакомые. А что там, в Америке? — я даже начал горячиться. Чуть-чуть, стараясь не переиграть. — Одиночество там, в Америке. Когда еще новые знакомые заведутся, да и заведутся ли? Мир капитала, человек человеку волк. Вся жизнь — погоня за наживой. Нет, в самом деле, зачем?
— Натура у них такая. Нам там, — он сделал неопределенное движение пальцами правой руки, — нам там рассказали о них. Эгоисты. Никаких друзей, никаких близких. Всё только для себя.
— Разве так… Тогда и жалеть не о чем. Эгоисты ушли к эгоистам. Закон парных случаев, — сказал я главному редактору, возвращая газету.
— Какой закон?
— Ненаучный. В районную больничку поступает человек с редкой болезнью, к примеру, с язвой Тофана. И через день — второй больной! При том, что болезнь и незаразная, и раз в десять лет по области бывает. Или вот недавно случай: поступил комбайнёр. Уборка, каждый час на счету, а он взял, и на спор лампочку в рот засунул. Засунул, а вытащить не сумел. Вот и привезли его в больницу. А через три часа — такого же, только из совсем другого совхоза.
— И что? — с интересом спросил главный редактор.
— Дали наркоз, мышцы расслабились, лампочку извлекли. Сначала у одного, потом у второго. А всего за неделю семь человек поступили — с лампочками. Поветрие какое-то. Вот и тут: в июне Корчной остался там, в июле фигуристы…
— Этому положат конец, — уверенно сказал Андрон Болеславович.
— Как положишь, если лампочки в каждом доме?
— Я не о лампочках, я о невозвращенцах.
— А тут-то что можно сделать? — удивился я.
— Уже сделали, вот — он показал на газету.
— Думаете, прочитают, устыдятся, отдадут гонорары и попросятся обратно?
— Думаю, что люди прочитают, и сделают выводы. Наши люди на деньги не польстятся, — сказал главный редактор. — Вот вы, Михаил, что бы выбрали: деньги, или Родину?
Ну, и что должен ответить советский человек?
— Что бы я выбрал? — я принял вид задумчивый и нерешительный. — А вместе нельзя? И деньги, и Родину? От каждого по способностям, каждому по труду?
— Можно, конечно, можно. Но это наши, трудовые советские деньги! За них не стыдно.
Пришел проводник, проверил билеты, пообещал чай. И принёс — скоро. Поезд-то скорый. А в вагоне на восемнадцать человек два проводника.
— А вы, Михаил, в Москву по делу едете? — интересно главному редактору, как это студент, пусть даже в чесучовом костюме, попал в седьмой вагон. Главный редактор в Чернозёмске недавно, ему не до чижиков, у него есть заботы поважнее: узнать птиц главных, орлов, коршунов и соколов Чернозёмска. То есть, возможно, про конкретного Чижика он слышал, но отнёс его к персонажам любопытным, но второстепенным. Даже третьестепенным, чего уж там. Диковинка, и только. Забавная, да. Вроде козленка, умеющего считать до десяти.
— По делу, Андрон Болеславович, точнее, по делам.
— Каким же делам, если не секрет? — главный редактор не утратил журналистской хватки, хватает любую кость и грызет, грызет, грызет.
— Какие секреты могут быть у комсомольца перед коммунистом? В Каборановске, вернее, в Каборановском районе осенью открывается Дом Ветеранов, вместо сгоревшего. Комсомольская стройка. А электрика задерживается. Вот, еду подтолкнуть…
И в самом деле, одно из дел, да. Внутреннюю проводку в жилых помещениях обыкновенно делают так себе. На десять ампер. Потому и пожары, не выдерживает проводка. И мы решили ставить проводку, выдерживающую нагрузки посерьезнее, чтобы никакие электрочайники, холодильники и прочие необходимые в быту вещи пожарами не грозили. Плюс противопожарную сигнализацию поставим, венгерскую. Потому что возрастные люди забывчивы, закурят и уснут. А то и включит кипятильник, вода в кружке выкипит, и…
Нет, кипятильники не полагаются. Их отбирают. Хочешь кипятку — иди на кухню, там всегда есть чайник. Но мало ли… Кипятильники, они сами заводятся. Утром отобрали, а уже вечером в тумбочке новый шебуршит. С сигнализацией лучше.
— И как же вы будете подталкивать?
— Не я. Есть специалисты, из строительного института. А я так, запасный полк.
— Ясно, — главный редактор понимающе кивнул.
Получить даже утверждённое и согласованное на бумаге — не так просто. А получить неутвержденное и несогласованное совсем непросто.
Но.
Но небольшие презенты, к примеру, джинсы, настоящие американские джинсы из «Берёзки» — творят чудеса. А уж джинсовый костюм…
Конечно, джинсовый костюм — это на самый верх. Пониже хорошо идут подписки на «Поиск». Между прочим, московские тороватые люди устраивают острожелающим подписку на «Поиск» за пятьдесят рублей, не шутка. Или наш альманах, избранное, «Поиск-76» — тоже ценный капитал. Сезам, откройся!
И он открывается.
Это называется «гамбит толкача». Жертва пешки-другой ради развития. Да, добрые дела сами не делаются. Особенно внеплановые, вроде ударной комсомольской стройки областного масштаба.
Сам я в этих комбинациях не участвую, нет. Не та специализация. Старшекурсник из строительного, сам потомственный строитель, взял на себя эту миссию: достать. А я помогаю подписками, книжками и одним (в скобках прописью опять: одним) джинсовым костюмом. Для сына очень большого начальника, с которым как бы задружился потомственный строитель.
И чай закончился, и разговор иссяк.
Десять вечера, для провинции поздно. Провинция рано ложится и рано встаёт, такая у неё судьба.
И противится ей мы не стали.
Я лежал и думал: они по недомыслию так поступают, или специально? Люди радио, телевидения, прессы?
Когда невозвращенцем становится моряк, никто шума на всю страну не поднимает. Убежал, и убежал. Конечно, по месту работы беглеца проведут генеральную уборку. С песком, наждаком и патефонными иголками, но за пределами ведомства не шелохнёт, не прогремит. Покой.